Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Мура привезла детей с собой в Германию, и к концу 1922 г. они уже ходили в школу в Дрездене. Планировалось, что они будут возвращаться в Каллиярв на каникулы, и Мура будет приезжать к ним туда.

Горький не чувствовал себя прочно обосновавшимся в Херингсдорфе и хотел на зиму уехать куда-нибудь в более теплые края, поэтому в конце 1922 г. все снова переехали – в Бад-Заров, небольшой курортный городок на берегу озера в Бранденбурге, где и обосновались в нескольких комнатах Нового санатория – огромной белой виллы у самого озера[544]. Это было идиллическое место, где по озеру можно было ходить под парусом. Мура снова взялась управлять хозяйством.

Дни проходили обычно. В восемь часов утра Горький вставал, завтракал двумя сырыми яйцами и кофе и работал до часу дня. Друзья пытались убедить его сделать перерыв, но он обычно избегал его, торопясь вернуться к работе, которой занимался до ужина. Владислав Ходасевич вспоминал стиль работы Горького; тот любил принадлежности для письма – «хорошую бумагу, разноцветные карандаши, новые ручки и папки» – и имел наготове запас сигарет и «коллекцию разнообразных мундштуков – красных, желтых и зеленых»[545]. Он не только без устали писал и отвечал на бесчисленные письма на всех языках, которые стекались к нему со всего мира (одной из обязанностей Муры было помогать ему с переводом). Ему всегда присылали книги и рукописи, которые «он читал с поразительным вниманием, излагая свое мнение в очень подробных письмах авторам»[546]. Горький сопровождал каждую книгу и рукопись комментариями, даже исправлял орфографию и пунктуацию красным карандашом. «Иногда он делал это в газетах – а затем выбрасывал их»[547]. И по-видимому, он помнил все, что прочел, в мельчайших подробностях.

Мура вспоминала, что у Горького «каждый человек возбуждал любопытство, симпатию, внимание»; он считал, что «все инструменты, все голоса нужны в большом оркестре, который услышит человечество, когда мир сочтет, что оно заслуживает этого». У него была «навязчивая вера в труд, добродетель и знания – эти три основные черты человеческого общества завтрашнего дня»[548].

Чем ближе Мура становилась к нему, тем лучше она понимала искусство Горького и то, как тесно оно связано с его собственным «я». В драматическом искусстве Горького Мура находила отклик и поощрение ее собственного подхода к истории своей жизни. Комментируя, как и все, его умение рассказывать сказки и оживлять их персонажей, она считала, что «в его памяти все события приобретают характер истории, становятся чем-то неизменным. Художественная правда более убедительна, чем эмпирический бренд, правда сухого факта»[549]. Такова Мура – ее собственный спонтанный вымысел о себе, формирование своей собственной сказки, ее сорочье заимствование случаев из чужой жизни, которые она присваивала себе, – и все во имя того, чтобы сделать свою жизнь художественно достоверной.

В своих воспоминаниях о Горьком она, по-видимому, говорила столько же о себе, сколько и о нем: «Подобно высокому узловатому дереву, которое выросло, несмотря на всю суровость погоды… этот человек подвергался коррозии жестокой жизни» и тем не менее нашел радость в жизни и надежду. «Рожденный поэтом, он стал учителем не потому, что ему нравилось учить, а потому, что ему нравилось будущее»[550].

Время от времени Горький позволял себе расслабиться. Каждое воскресенье, если погода не была слишком холодной, он посылал за извозчиком; все, укутавшись во все самое теплое, отправлялись в кино. Мура и Горький обычно сидели вместе на заднем сиденье экипажа, тогда как другие втискивались, куда только могли, а девушки садились на колени мужчинам.

Но несмотря на объем работы и удовольствия, коммуна уже не была прежней теперь, когда ее не окружал опасный, полный лишений внешний мир. Она была расколота враждой, как это было в Петрограде. Когда приезжала Мария Андреева – а это случалось довольно часто, – она портила атмосферу постоянными жалобами. Иногда ее сопровождал сын-кинорежиссер, и она обращалась с ним и остальной компанией с «насмешливой снисходительностью»[551]. Законная жена Горького Екатерина, которую он отдалил от себя, тоже иногда приезжала, но никогда в одно и то же время с Андреевой; эти две женщины недолюбливали друг друга.

Мура делила свое время между личной жизнью Горького, его работой и отдыхом со своими детьми в Каллиярве, как это диктовали его поездки и детские школьные каникулы. При этом она уделяла внимание и другим мужчинам в ее жизни – Будбергу и Г. Д. Уэллсу. Полностью используя свой новый, спонсируемый государством достаток, она поселила мужа в берлинской квартире, где он мог в свое удовольствие вечера напролет играть в азартные игры (проматывая ее деньги). Молодой барон Будберг, видимо, полагал, что «зарабатывать деньги – это занятие, подходящее лишь для тех, кто не умеет делать ничего другого», – как она написала Уэллсу[552].

Поставив себе цель – уехать однажды в Англию, и понимая, что Уэллс ценен как влиятельный друг, Мура завязала с ним переписку, как только вырвалась из России, и с той поры шла к своей цели. На таком расстоянии и имея с ним столь малый физический контакт, она вела себя с ним по-разному: иногда он был «мой дорогой господин Уэллс», иногда «уважаемый Г.Д.». Она начала переманивать его – убеждать уйти от своего предыдущего немецкого издателя в издательство «Эпоха», обещая: «Мы платим больше». Она также приглашала его сотрудничать с литературно-научным «Русским обозрением» – журналом, который начинал издавать Горький[553].

На протяжении всего этого времени Муру тревожило происходящее в мире, особенно в Германии с ее беспорядками, национальным позором и быстрым ростом агрессивно настроенных рабочих партий. Мир, как она написала Уэллсу, «снова готовится произвести на свет внебрачного ребенка». Она не могла выразиться более пророчески. «Как это безнравственно!» – добавила она[554].

Когда Европа начала строить пороховые погреба, Англия, вероятно, стала выглядеть все более заманчивой – если бы только она впустила ее. Мура подогревала интерес Уэллса к себе и минимизировала свои отношения с Горьким. Она здесь для того, чтобы помогать ему с издательством, писала она, из-за его слабого здоровья. Мура флиртовала с Уэллсом, намекая на проведенную вместе ночь в квартире на Кронверкском проспекте, и ожидала повторения и во время приближающейся поездки в Италию: «Было бы замечательно, если бы вы на самом деле приехали на Ривьеру – ведь вы наверняка позволите мне найти вас в вашем ermitage (уединение – фр.), не так ли?» – дразнила она его, намекая на гостиницу, в которой он планировал остановиться[555].