Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Мура проводила время и в Эстонии, но ее визиты туда приносили разочарование. Она любила быть вместе со своими детьми, но ей не хватало общества Горького. Мура ревниво относилась к тому, что другие люди могут быть вместе с ним, а она – нет. Когда английский скульптор Клэр Шеридан, которая делала портреты Ленина, Троцкого и Дзержинского, приехала к Горькому в августе 1923 г., Мура задержалась в Берлине по делам (она руководила его журналом «Беседа», издававшимся в Берлине) и занималась своими зубами (у нее вечно были проблемы с зубами). Находясь вдали от Горького, она чувствовала разделяющее их расстояние эмоционально, а его холодные, несентиментальные письма расстраивали ее. Особенно ее уязвляла мысль о том, что Шеридан («эта англичанка»), возможно, проводит с ним слишком много времени[563].

В декабре Муре снова пришлось с ним расстаться и вернуться в Париж, откуда она должна была выехать к своим детям в Эстонию, чтобы встретить с ними Новый год. Алла не вылечилась и легла в больницу для лечения нервов. Сначала мать, а теперь Горький и Алла – жизнь Муры ограничивалась уходом за хронически больными людьми. После Рождества Мура сама заболела гриппом и оказалась в затруднительном финансовом положении в Каллиярве, когда Кира тоже заболела.

К февралю 1924 г. она вернулась в Заров. Прошел уже год с момента написания ею письма Локарту, а от него по-прежнему не было вестей.

Ее пути-дороги перед Рождеством чуть не пересеклись в Париже с дорогой Г. Д. Уэллса. «И снова мы не встретились, – написала она ему. – А я так хотела бы увидеться с вами. Ну, наберемся терпения»[564]. Ее письма «дорогому Г.Д.» всегда были теплыми и намекали на возможность любовных отношений, но пока она сохраняла дистанцию, всегда подписывая письма «С наилучшими пожеланиями вам и Джипу» от «Муры Будберг». Как и в первые дни романа с Локартом, «наилучшие пожелания» Мура приберегала для мужчин, на которых она возлагала надежды, но значимость которых еще не была доказана.

Лечение Горького в Зарове закончилось. Он и его домочадцы переезжали в Италию. Горький жил на Капри во времена своего дореволюционного изгнания и жаждал вернуться туда. Но у власти был Муссолини, и, подобно всем идеологам, ревностно относящимся к своему положению и культу личности, он настороженно отнесся к Горькому. После настойчивого лоббирования Горький получил разрешение находиться в Италии, но не вернуться на Капри. Вместо этого острова он остановился в Сорренто, где со своей свитой поселился на вилле под названием Иль-Сорито[565].

Построенная на окраине города на мысе Сорренто вилла была очаровательна. При ней был большой сад с кипарисами и терраса, где они могли собираться на ужин, пить вино и рассказывать истории. Комната Горького на последнем этаже выходила окнами на Неапольский залив и Везувий; климат подходил для его здоровья, и вскоре он стал местной знаменитостью. Но, несмотря на свою любовь к Италии, он не умел говорить на итальянском языке и никогда не пытался его выучить – ему помогала Мура, которая бегло говорила на итальянском. Он также скучал по родине, но с этим ничего нельзя было поделать.

Но Горький был счастлив. Среди обитателей коммуны теперь были его сын Макс с женой Тимошей, а также Мура – трое самых важных людей в его жизни. Но, отправляясь к отцу, Макс таил и скрытую цель: Ленин дал ему поручение постараться изменить политическую ориентацию Горького, которое тот пытался несмело выполнять[566]. Макс любил тратить деньги отца и не имел настоящей цели в жизни, работы или профессии. Считалось, что он является помощником Горького, однако работу помощников выполняли Мура и Петр Крючков, пока Макс играл в теннис, катался на мотоцикле, коллекционировал марки, поглощал детективные романы и ходил в кино. Он жаждал вернуться в Россию, потому что власти пообещали ему автомобиль[567].

Живя в Сорренто, Мура понимала, что за ней и Горьким следят фашистские власти. Помня о том, что виза Горькому дана с разрешения самого Муссолини, Мура была возмущена слежкой. Ей удалось добиться встречи с дуче, на которой она потребовала объяснений. Горький находился в стране на законных основаниях, подчеркнула она, и заслуживал того, чтобы к нему относились с уважением. «Так это не из-за Горького, а из-за вас», – сказал он ей. На нее донес один русский эмигрант. Фашистам показалось странным, что баронесса находится в тесных отношениях с социалистом вроде Горького. Мура парировала: «А разве люди не меняются?» Она напомнила Муссолини, что тот сам когда-то был социалистом и редактировал левую газету «Аванти» (после того как его идеологией стал фашизм, его чернорубашечники подожгли здание редакции газеты). Он понял иронию, громко рассмеялся и приказал прекратить слежку[568].

И хотя Мура вписывалась в распорядок жизни общины, ей было неспокойно. Постоянное сильное желание не давало ей покоя, и она решила, что настало время поймать свой шанс. Летом она совершила свою очередную поездку в Эстонию, чтобы повидаться с детьми, а по дороге остановилась в Вене, где жили ее давний друг Уилл Хикс и его жена Люба. Хикс оставил дипломатическую службу и возглавил в Вене офис компании «Кьюнард». Мура попросила его связаться с Локартом от ее имени.

Карьера Локарта в министерстве иностранных дел не была длинной. Жалованья, которое он получал на скромной должности в консульстве Великобритании в Праге, не хватало для жизни. В начале 1923 г. он получил гораздо более выгодную должность «промышленного директора» в одном банке Праги, во владение которым вступила английская компания.

Его послали в Лондон на три месяца, чтобы научиться делу. Пока был там, он познакомился с леди Верой Росслин, известной в обществе как Томми, – женой графа Росслина, известного пьяницы, игрока и повесы[569]. У Локарта и Томми завязался роман. Томми не только удовлетворяла большие сексуальные потребности Локарта, но и расширила круг знакомств, введя его в круг приближенных принца Уэльского. Она также была католичкой, и ее влияние на него было настолько велико, что он обратился к вере.

Они оба были католиками с гибкими моральными устоями, которые позволяли им предаваться плотским утехам сколько душе угодно. Жизнь Локарта выходила из-под контроля – это было то же безудержное, саморазрушающее поведение, которое чуть не погубило его карьеру в России до революции и которое призван был исправить брак с Джин. Он по-прежнему был женат на ней, а его новая религия запрещала ему развестись, чего они оба хотели. В июле 1923 г. у Джин случился нервный срыв, и ей пришлось провести некоторое время в частной лечебнице[570]. И все же брак кое-как существовал. Локарт не знал, что ему делать со своей жизнью. После возвращения на родину из России ему сопутствовал некоторый журналистский успех, но у него были честолюбивые замыслы писать книги. Вдохновленный отцовством, он предложил издать книгу своих сказок, но она была отвергнута. А он погряз в долгах.