Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Банковское дело в Праге было единственной дорогой вперед. Оно и режим напряженной работы и воздержания от греховных удовольствий. Локарт и раньше это делал, но никогда этот период не длился долго. К середине лета 1924 г. он уже ненавидел каждую минуту своей работы. Находил, что заседания «чрезмерно скучны», и такая жизнь вообще не годится. «Шесть дней в неделю я послушно сидел в банке, прилагая максимум усилий, чтобы делать все от меня зависящее, и мысленно молился, чтобы скорее настало воскресенье»[571]. По воскресеньям он отправлялся на охоту или играл в гольф; по вечерам без энтузиазма работал над книгой о Чехословакии. «На протяжении десяти недель я вел жизнь святого».

В таком душевном состоянии он пребывал однажды во вторник днем в конце июля. Он был на встрече с человеком по имени Гедальдигер (который, по-видимому, был его советником по местной промышленности, но на самом деле выполнял всю работу), когда зазвонил телефон. Ему из Вены звонил Уилл Хикс. Они поболтали пару минут, и Локарт задумался, с чего это Хикс тратится на дорогостоящий международный звонок, чтобы просто поболтать ни о чем. Внезапно Хикс сделал паузу и сказал: «Тут один человек хочет поговорить с тобой».

Он передал телефонную трубку, и Локарт пережил один из тех моментов, которые навсегда останутся в его памяти. Голос, который звучал в телефонной трубке из Вены, был «медленный и мелодичный» и звучал так, «будто доносился из другого мира»[572]. Это была Мура. Он в первый раз услышал ее голос с момента их прощания в темноте на железнодорожных путях в Москве в октябре 1918 г. Трубка затряслась в его руках, и он глупо спросил: «Как ты, моя милая?» Им овладели воспоминания – Гедальдигер и его кабинет исчезли, и он снова был в московской квартире: бесконечные пасьянсы, безответные телефонные звонки в Петроград, когда Мура ездила по делам в Эстонию, и его страх, что они могут больше никогда не увидеть друг друга. И исступленное облегчение, когда зазвонил телефон и он услышал ее голос и узнал, что уже тем вечером она снова будет с ним. Он не осознавал этого, но случилось это шесть лет назад, ровно день в день – 29 июля 1918 г.[573]

Когда Локарт слушал знакомый размеренный голос, рассказывающий о своей жизни после того дня, у него была лишь одна мысль. Заикаясь, он попросил Муру передать трубку Хиксу. «Я могу приехать на выходные? – спросил он. – Ты меня приютишь?»

После этого он ушел из банка и «отправился домой в остолбенении от нерешительности»[574].

На протяжении лет, прошедших с момента его отъезда из России, когда он шел по пути наименьшего сопротивления в свою старую жизнь к своим старым привычкам, он никогда не переставал любить Муру. Сохранил каждое письмо, которое она ему написала в те ужасные месяцы в Петрограде после его отъезда. Было легко сомневаться в ее верности былым чувствам и думать, что она не последовала за ним в Англию из-за малодушия. Но когда он снова услышал ее голос, делать это стало гораздо труднее, и в его голове отчетливо возникла мысль о беспримерной силе любви, которая держала их вместе в то опасное лето 1918 г.

Возможно, настало время уехать из Англии – эту мысль он отгонял от себя в последние дни пребывания в Кремле. Но он приближался к среднему возрасту, о разводе нечего было и мечтать, а нужно было думать о четырехлетнем Робине.

В пятницу после четырех дней мучений, все еще не приняв решения, он сел на вечерний поезд в Вену, который прибыл туда рано утром в субботу[575]. Еще до того как вселился в гостиницу, он обратился за наставлением, сходив на мессу в собор Святого Стефана. Это не помогло. У него было несколько часов перед встречей с Хиксом в его рабочем кабинете, так что он сидел в гостинице, пил кофе, курил одну сигарету за другой и пытался читать газету. В конечном счете потушил свою последнюю сигарету и медленно пошел по Кертнерштрассе, разглядывая витрины магазинов, чтобы потратить больше времени. Погода была великолепной, солнце изливало такой жар с синего неба, что размягчало асфальт под ногами. В конце улицы он свернул на улицу Грабен, где у компании «Кьюнард» было представительство, расположенное над книжным магазином.

Там была Мура. У подножия лестницы он увидел ее одинокую фигуру, застывшую в ожидании в потоке льющегося солнечного света, точно так же, как это было в то апрельское утро 1918 г., когда она в первый раз пришла к нему в гостиницу в Москве, а он ринулся вниз по лестнице ей навстречу.

Как все изменилось спустя шесть лет. Она выглядела иначе – немного старше, более серьезная и с легкой сединой в волосах. С великолепным самообладанием она спокойно поздоровалась с ним и повела его наверх в кабинет, где их ждали Хикс и Люба.

«Ну, – сказала Мура, – вот и мы».

В этот момент Локарту показалось, что это было «как в старые времена»[576].

Четверо старых друзей сели на пригородный поезд в Хинтербрюль – идиллический лесной курорт в горах в окрестностях Вены, где у Хики и Любы была вилла.

В мыслях Локарта все еще царила сумятица. Когда они покидали контору, Хики прошептал ему, чтобы он был осторожен, и Локарт понял. Хотя Мура немного изменилась внешне, он-то изменился больше, «и не к лучшему». Он нервничал, Хики и Люба нервничали; все они слишком много говорили и смеялись в пути. Из них четверых только Мура казалась совершенно спокойной.

После обеда на вилле Локарт и Мура отправились на долгую прогулку в горы. Он страшился сказать о том, что думает, и к тому моменту, когда они достигли высокого горного утеса у бурного потока, весь вспотел от волнения. Она рассказала ему свою историю – от Петрограда до Сорренто. Он был поражен ее спокойствием и силой характера точно так же, как и в самую их первую встречу. «Я восхищаюсь ею больше, чем всеми другими женщинами. Ее ум, талант, самообладание – поразительны, – написал он в своем дневнике. – Но былые чувства ушли»[577].

Ушло не только чувство – она двигалась дальше и поднялась выше его в жизни, прошла через годы испытаний и переживаний, выжила и стала более зрелой и сильной. «Ее терпимость не уступала лишь ее полному владению собой. У нее появилось новое отношение к жизни, которым я бесконечно восхищаюсь и которое сам я был неспособен копировать».

Они сели на скалу рядом с речкой, чтобы передохнуть. Он с запинками стал рассказывать свою историю, которая звучала безжизненно и скучно даже для него самого по сравнению с ее историей. «Я потерял даже свою старую дерзкую уверенность в себе», – печально написал он[578]. Затронув неудобную тему о своей жене и сыне, он сказал, что стал католиком, и, «как школьник, признающий свою вину перед директором школы», признал длинный перечень «своих долгов и безрассудных поступков».