Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

21/ X, 1925

«Я говорю: не знаю и не помню…»

Я говорю: не знаю и не помню,Хочу забыть далёкие слова…А вижу тёмную каменоломню,И слышу, как кричит сова.Зачем, зачем я так тревожно помнюТу, тёмную, как ночь, каменоломню?Тайник души мне грустно раскрывать.А дни идут всё глуше и нелепей.В моём портфеле есть одна тетрадь —Одно звено тяжёлой цепи.Нет, отчего мне страшно раскрыватьТу роковую, синюю тетрадь?

2/ XI, 1925

«Я совсем на себя не похожа…»

Я совсем на себя не похожа,И своих же стихов не люблю.Безобразны изгибы дорожекВ оголившемся парке Сен-Клю.

Ну, а что жеДо сих пор я упрямо люблю?

2/ XI, 1925

«Зачем ты бьёшься и тоскуешь…»

Зачем ты бьёшься и тоскуешьИ зло смеёшься над собой?Ведь ты не первую целуешьВ тумане улицы пустой?

Ведь в глубь арабского квартала,Таинственного, как мечта,Тебя давно уж засосалаПугающая темнота.

Ты жизнь увидел шумным баромИ встретил блёстками вина,Твоя задумчивость над старымСовсем темна, совсем пьяна.

Что ж? В скучных оргиях разгулаПройди слепую жизнь скорей,Пока она не обманулаНочным безлюдьем пустырей.

3/ XI, 1925

Осень («И шумела в парке осень…»)

И шумела в парке осеньДревним шумном старых сосен,По ночам шумела осеньВ глубине пустых аллей.

Там дрожали силуэты,И как страшные скелеты,Трепетали силуэтыОголённых тополей.

Лёг туман над лесом рыжим,Ветер рвался над Парижем,И ночами Бобка рыжийВ конуре своей визжал.

А в окне чернели прутья,Перенизанные мутью,И под ветром гнулись прутьяВ брызгах тонкого дождя.

5/ XI, 1925

«Нет, я всегда была такой…»

Нет, я всегда была такой.Не надо знать, ах, и не надо помнитьТот тихий дождь, когда нас было двое,И круг от лампы в полутёмной комнате.

В те дни тяжёлый луч бросал закатВ пустые шапки тонконогих сосен.И, как сейчас, душа была измятаЗемлёй и небом мутной осени.

13/ XI, 1925

«Нет, я всегда была такой…»

…Пуст кинематограф Гарибальди.На канале блещут огоньки.И солёный ветер с моря гладитСиние воротники.

Белизна арабского кварталаКажется ещё белей.Мы идём, и робкие шакалыЗавывают в тишине полей.

Кактусы в серебряном туманеВспыхивают блёстками луны,А потом — мечтой, как на экране,Зацветут разорванные сны.

А на завтра — вновь тоска начнётся,Жалоба, что некуда идти…— Жизнь моя, забрызганная солнцем,Тихая, ненужная — прости!

13/ XI, 1925

Там («Там даль ясна и бесконечна…»)

Там даль ясна и бесконечна,Там краски знойны и пестры,И по долинам в душный вечерГорят арабские костры.

Там иногда, далёко где-тоЗвучит прибой взметённых волн,Там в синих форменках кадетыИграли весело в футбол.

Там счастье было непонятно,И был такой же серый день,Как те разбросанные пятнаАрабских бедных деревень.

Там безрассудные порывыМешались с медленной тоской.Оттуда мир, пустой и лживый,Казался радостной мечтой.

Там сторона моя глухая,Где горечь дум узнала я,Пусть ненасытная, пусть злая,Вторая родина моя.

14/ XI, 1925

«Когда огни вечерние горят…»

Когда огни вечерние горят,Всё делается проще и грустнее.Скрипит перо. Шуршит колода карт.И красный уголь в печке тлеет.

Тогда тревожно холодеет грудь,Тогда глаза спокойны и суровы.И хочется самой себе швырнутьОбидное, язвительное слово.

19/ XI, 1925

«На стене легли пятном кривым…»

На стене легли пятном кривымТени от руки и головы.Было тихо. За полночь далёко.Я лежала и читала Блока.

Уж себе я не могла помочь.Неспроста околдовала ночьИ впились недвижные ресницыВ бледные, знакомые страницы.

В этот час казалась страшной мнеТень от полотенца на стене.И над книгой, мертвенно лежащей,Грудь мне раздирал упорный кашель.

И себе сказать я не могла,Что былая радость — отцвела,Что давно заменено другимиНесравнимое как будто имя.

24/ XI, 1925

«Я старости боюсь — не смерти…»

Я старости боюсь — не смерти,Той, медленной, как бред, поры,Когда озлобленное сердцеУстанет от пустой игры.

Когда в волненьях жизни грубойУм станет властен над душойИ мудрость перекосит губыУсмешкой медленной и злой.

Когда тревога впечатленийСухой души не опалитНи очертаньем лунной тени,Но бодрым запахом земли.

Когда вопросов гулкий ропот,Ошибки, грёзы и печальЗаменит равнодушный опытИ уж привычная мораль.

Когда года смотреть научатНа всё с надменной высоты,И станет мир наивно-скучным,Совсем понятным и простым.

И жизнь польётся без ошибки,Без впечатлений и тревог,Лишь в снисходительной улыбке —Чуть уловимый холодок..

24/ XI, 1925