Нестор Котляревский - Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения

Лирические стихотворения Губера, которые в свое время завоевали поэту симпатии читателей, сохраняют в настоящее время за собой лишь исторический интерес, и любопытны они как новый пример того спокойствия, какой умела хранить наша лирическая песня даже в устах человека, способного на большое душевное волнение. А Губер умел волноваться. «Пламенные мысли Шиллера волновали его грудь и стремили ее к высокому и неприступному», и очевидно, что жар его речей был достаточно силен, потому что нашлись люди, которые его уверяли, что его мыслями мог бы гордиться сам Шиллер. Лирические стихотворения Губера этого жара, однако, не сохранили; наиболее ценное в них – был самый стих, напоминавший хорошую пушкинскую чеканку. В общем стихотворения были унылые и томные, во вкусе тогдашнего сентиментализма, и почти совсем без романтической тревоги. Губер был прав, когда называл Жуковского учителем своей юности. Правда, он говорил, что и Гёте одновременно был его учитель, – и это верно лишь в том смысле, что Губер учился у Гёте эстетическому самообладанию.

В стихах Губера было немало нежных и даже достаточно страстных любовных признаний; иногда горячее заступничество за свободу вдохновения, за право петь как птица; были и прогулки по кладбищу, и мысли о воскресении за гробом, и полет в небеса, и утешение в слезах, и частая жалоба на усталость, и разукрашенные мечты о счастливом прошлом… Все эти мотивы ни новизной, ни отделкой не блистали, но один из них будил в поэте большую силу искренности. Это был мотив религиозный:

Высокомерия лукавая мечтаВ груди задерживает битвы,И страсть безмолвствует, и грешные устаЛепечут детские молитвы.

И не одну только детскую молитву лепетали уста поэта, но и молитву бойца, про которую Губер говорил так просто и ясно:

Как устанешь в битвеПолон вечной муки,Подними к молитвеСвязанные руки.Не порвутся цепиОт мольбы любимойЗа родные степиДа за край родимый.Но отрадно в битвеПомолиться Богу:Легче гнуть к молитвеСкованную ногу.

Иногда, впрочем, поэт не выдерживал такого спокойного тона и впадал в настоящий «романтизм» в шилллеровом духе:

Душа в огне, уста дрожат,Мечты слились в живые звуки,То грозные, как громовой раскат,То нежные, как лепет страстной муки:«Восстань от сна, сорвись с цепей!Он твой, весь этот мир! Переступи за грани,Зови врага на грудь и ненависть людейИспепели огнем лобзаний,Пожаром бешеных страстей!Весь мир на грудь мою! От пламенных объятийСудьба бессильная меня не оторвет,И на любовь мою, как на любовь дитяти,Вражда коварная отравой не дохнет.За мной, под небеса родные!На горы темные, на родину громов!Туда, где бури вековыеСвивают тучи громовыеИз влажной ткани облаков!Вперед, вперед!..

Но такие строфы в стихотворениях Губера – лишь дальние зарницы душевной бури, которые никакой грозы не предвещали. Да Губер и не желал грозы и очень ее боялся.

Страх поэта перед сомнением, тревогой и всяким разладом души и ума очень ясно сказался в его философской поэме «Антоний». Поэма не окончена, растянута и туманна, в ней нет ясного плана, но ценна она как признание молодого сердца, которое ничего так не боится, как волнения, и ничего так не жаждет, как покоя в обладании истиной и философски обоснованным миропониманием.

Есть в жизни странные мгновенья.Мы ждем чего-то: смутных дум,Тоски, надежд и вдохновенья,И слез, и страха полон ум.

В одну из таких минут, когда сердце «жаждет бурных перемен», когда его «теснит старый плен» и оно «в вечном споре с самим собою», старик Сильвио стал искушать Антония своей холодной мудростью.

Любви и ненависти чуждый,Без чувств, без веры, без страстей.Он слышал плач, он видел нуждыБез жалости к судьбе людей.На их страдания земныеОн [Сильвио] с равнодушием смотрел,Но все их страсти роковыеБесстрастный ум уразумел.Быть может, страшных преступленийБыла сосудом грудь его;Быть может, слезы поколенийДоносят Богу на него!..

И этот Сильвио, как Мефистофель при Фаусте, стал спутником Антония, – одновременно пробуждая в нем тревожные думы и чувства и доказывая ему, сколь беспомощен бывает человек под тяжестью такой тревоги. Сильвио все отнял у Антония: он разбил все его сентиментальные идеалы, сорвал поэтический покров с любви, с семейных уз и, отняв все, ничем не заменил тот мир, который он уничтожил. К чему все эти трезвые, бессердечные удары по беззащитному сердцу, которое молит лишь о том, чтобы страсти его миновали? И Антоний говорил своему искусителю:

…Вся жизнь моя,Благодаря твоим стараньям,Осуждена на вечный бой,Обречена одним страданьям;Не вижу цели пред собой;Моим страстям до пресыщенья,Порою, угождаешь ты;Порою, страстные мечтыСреди бесплодного томленьяЖитейской прозою мертвишьИли насмешкою холоднойСвятой порыв души свободнойВ свирепой радости чернишь.Но в сердце глубоко, незримоЖеланье тайное живет;На дне души неодолимоОно невидимо растет.Все только страсти, всюду страсти —Но эти страсти мне враги,Я жить хочу!..

Но что значить жить? В какой мере страсти должны двигать жизнью и не прав ли Сильвио, когда говорит:

Пойми же наконец,Что в жизни нет и не было покоя,Что вся она, как тлеющий мертвец,Сама сгниет от праздного застоя.Движенье нужно ей и вам.Борьба и страсти – ваша пища,И только жителям кладбищаПокойно спится по гробам.

Насколько можно проникнуть в смысл этой туманной поэмы Губера, она – бесхитростное и искреннее отражение той несомненной растерянности духа, которая мучила этого «философа» и путала его размышления о жизни. Он инстинктивно боялся волнения и тревоги и вместе с тем понимал, что в них вся соль бытия. Философ был он слабый и «осмыслить» страсть, т. е. лишить ее острого жала, он не мог. Но не чувствовать этих страстей он также не мог, так как душа у него была чуткая и он по мере сил старался идти вровень со своим веком. Уже один неотразимый страх перед волнением и тревогой, который так ясно проступает в поэтической исповеди Губера, показывает нам, что художник не нашел в излюбленной философии той панацеи, которую искал. Но этот страх указывает также на то, как туго и неохотно откликалась душа поэта на всякие титанические порывы, как она избегала бури страстей – столь заманчивой для всех романтических сердец.