Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Когда три с половиной года спустя я все же вернулся в Россию, Виктор мне рассказал, что, когда принес эту книгу домой, дети кинулись к ней и заспорили, кто первым будет читать, — Булгакова было тогда трудно раздобыть. Потом они пришли к Виктору и говорят: «Это кто тебе подписал книгу?» Он ответил: «Теодор. Вы его знаете». Они так и вскинулись: «Он, что, упрекает тебя в трусости?» — вот такие были времена…
Новые книги, новое понимание
На работу над моим PhD[29] и на мои общие взгляды на крестьяноведение как тему особенно сильно влияли в то время недавно открытые мною и другими работы Александра Чаянова и Богуслава Галенски.
Американский профессор Даниэль Тернер, которого маккартизм выгнал из Америки, работал тогда у нас, в Бирмингемском университете. Он был специалистом по сельскому хозяйству Индии и узнал, что среди индусских специалистов по сельскому хозяйству, учившихся в Германии, часто цитируют какого-то Чаянова, которого считали немцем (писали его фамилию вполне по-немецки — Alexander Tschaianoff). Тернер «открыл» русскость Чаянова и добивался, чтобы Чаянова издали по-английски. Русский текст «Теории крестьянского хозяйства» не удалось найти, и поэтому книгу перевели с немецкого. Он был уже закончен, когда было обнаружено русское издание, на две главы длиннее немецкого. Копию этой публикации привезли к нам в Центр изучения России в Бирмингеме и просили Боба Смита перевести, что он и делал, когда я был его докторантом. Мы часто смотрели текст вместе, но, конечно, я был подмастерьем под рукой мастера.
В то же время два Боба получили польскую книгу, автором которой был Богуслав Галенски, с просьбой написать по ней обзор. Так как я говорил свободно по-польски, а их языком был русский, они и предложили мне сделать этот review.
Я засел читать серьезно «Основные понятия социологии крестьянства». Галенски взял за основу особенности структуры сельских обществ, продолжая великую традицию польской социологии крестьянства. Галенски был профессором социологии Варшавского университета и членом коммунистической партии. Но поляки всегда были «особыми» коммунистами. У них существовала мощная традиция работы с крестьянством и другой тон в рассмотрении этой темы — единственная соцстрана, где коллективизация не прошла.
Эти две книжки — «Теория крестьянского хозяйства» Чаянова и новая книга Галенски, опубликованная в 1972 году в Manchester University Press, — в большой мере повернули мои мозги, сказать точнее, поставили их на место. Облик крестьянства как особой формы социальной организации и экономики, действенной в условиях и капитализма и «социализма», выступил ясно. Я быстро начал выходить из интеллектуального тупика. В 1971 году также была опубликована книга исследователя из Чикагского университета Эрика Вульфа «Крестьяне», которая вывела меня на антропологические работы в США, связанные с крестьянством, а также на аналитический труд Роберта Редфилда.
В 1971 году вышла моя хрестоматия «Крестьяне и крестьянские хозяйства» и в удивительно короткий срок была отредактирована и переиздана шесть раз. Почти параллельно была издана под названием «Неудобный класс» моя докторская работа. В академических кругах начали говорить о троице социологов, которые создают современное социологическое мышление о крестьянстве, — Эрик Вульф[30] в США, Богуслав Галенски в Польше и Теодор Шанин в Великобритании. Эти социологические работы перекликались с новооткрытыми экономическими работами Александра Чаянова и трудами историков крестьянства — такими, как Боб Смит.
Циклы крестьянской жизни
Подоспела моя докторская диссертация. Я поставил себе вопрос: почему против всех ожиданий большевиков российское крестьянство не раскалывалось вдоль классовых линий на полупролетарское и крестьянских капиталистов? Иногда они были за «белых», иногда за «красных», иногда сами по себе, отбиваясь и от «белых», и от «красных», но чаще всего действовали как единые сообщества. Почему они, черти полосатые, не вели себя так, как им полагается согласно классовой теории в ленинском ее видении? Существовал ответ, что сама классовая теория — чушь: богатые и бедные не разделены классовыми интересами, и если существуют социоэкономические конфликты в селах, то по другой причине — религиозной, национальной и т. д. Но факты этого не подтверждали. Если серьезно посмотреть на историю человечества, то классовое деление и борьба, связанная с ним, существуют и влияют на политическое мышление людей. Это не единственный фактор, но это один из факторов — и очень мощный.
Я предложил аналитическое обоснование, почему в России не произошло того, чего ожидал Ленин в его «Развитии капитализма в России». Взгляды Ленина и Карла Каутского так впечатлили целое поколение, что не только социалисты, но и их враги часто принимали такую точку зрения. Ленин, позиция которого стала Библией для большевиков, строил свое понимание на том, что под влиянием капитализма крестьянство в обязательном порядке раскалывается на богатых и бедных. Богатые становятся мелкими капиталистами, а часть из них развивается в крупных капиталистов. Бедные беднеют и далее, становясь частично пролетариями, которые работают на богатых. Таким образом, как объективный результат процесса поляризации исчезнет массовое русское крестьянство и создастся капиталистическая система сельской экономики. Будущая революция будет пролетарской. Другими словами, пролетаризировавшиеся бывшие крестьяне смешаются с уже существующим пролетариатом и вместе создадут костяк для будущей революции.
Для объяснения развития крестьянства в России я предложил альтернативный анализ, опирающийся на материалы русских ученых, среди которых были также ведущие марксисты, как Петр Румянцев. Были в селах богатые и бедные, что не ново, но политически результаты развития капитализма в России фундаментально разнились от предположений Ленина. Или политическая социология — чушь, и у богатых и бедных нет особых причин или тенденций для структурно определяемого политического конфликта или есть что-то другое, чего мы не понимаем.
Я взялся за статистические материалы чаяновского времени, очень богатые сведениями: Россия
