Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Данилов
В 1972 году профессор Эрнст Геллнер из Лондонской школы экономики посоветовал мне съездить в Советский Союз, чтобы посмотреть, что там происходит. Для проверки, насколько это возможно, я начал с короткой туристической поездки, которая прошла беспроблемно. Вскоре после этого я обратился в Британскую академию и сказал, что заинтересован в том, чтобы поехать в Москву на более длительный срок для работы в Ленинке (Российской государственной библиотеке имени Ленина). Кандидатов на поездку было мало — оставалось много пустых мест, на которые Британская академия могла назначить британских ученых для поездки в СССР. Легко получив назначение, я выехал. Я жил в гостинице «Академическая» — в здании, где селили только иностранцев. Вход в него был ограничен: если ты там не жил, то на входе у тебя проверяли паспорт и записывали его данные.
В Ленинке я работал практически ежедневно. Начал завязывать отношения с новым для меня миром. В первый день я прибыл в Институт истории СССР, к которому был приписан. Меня направили к секретарю по иностранным делам. Он рассказал, насколько все рады меня видеть, как он счастлив лично со мной познакомиться и как постарается во всем мне помочь. После этого выложил передо мной список ученых, с которыми я должен встретиться. На это я ему довольно резко ответил, что он забывается, я не гражданин Советского Союза — я гражданин Великобритании и сам определяю, с кем буду встречаться, и что хочу начать с Виктора Данилова[27]. Я получил ответ: «Его нет, он болен». Поблагодарив, я вышел в коридор и просмотрел таблички на дверях. Найдя табличку «Аграрный отдел», постучал и вошел. Там сидел человек, который одним пальцем печатал что-то на пишущей машинке: «Да?» Я сказал, что ищу профессора Виктора Данилова. «Данилов — это я. А зачем я вам?» На что я сказал: «Вы меня не знаете, но меня интересовали ваши работы, и я видел ваши книги. Меня зовут Теодор Шанин». — «А, „Неудобный класс“!» Он не читал по-английски и не видел моей книги, но тогда в Ленинке существовала особая структура, которая переводила и рассылала обзоры академических работ тем, кто должен был иметь о них представление.
Я быстро подружился с Виктором Даниловым. Как-то я ему задал типичный вопрос одного английского ученого другому: «Сколько у вас аспирантов?» Он как-то криво усмехнулся и сказал: «У меня аспирантов вообще нет». Я говорю: «Почему?» Он говорит: «Со временем поймете, — потом подумал немного и сказал: — У меня было до сих пор всего пять аспирантов. Четверо из них от меня шарахаются, когда встречают в коридоре, а пятый — пьяница». Стало ясно, что этого необыкновенного ученого и друга я должен оберегать.
Мне с ним было необыкновенно хорошо и интересно. С самого начала стало ясно, что нас связывает глубокая заинтересованность крестьянством. Я очень высоко ценил, сколько всего он знает и умеет. Ему нравилась тема моей работы и что я знаю об этом немало. Разница во взглядах у нас была минимальная — и к тому же, как ни странно, нас очень сблизил фронт. Он был фронтовиком, и я был фронтовиком. Данилов начал воевать, когда ему было 19, то есть он из десятилетки попал в офицерскую школу, а потом на фронт — младшим лейтенантом. Он очень гордился тем, что солдаты его батареи, которые все были старше его, называли его Младшим. Он был единственным, кто мог рассчитать то, чего другие рассчитать не могли, — спасал уровень математической грамотности. Мне самому было 17, когда я ушел на фронт добровольцем. Нас сблизило это и то, что Данилов мне очень нравился как человек. Я его очень любил. Ему это все было важно, потому что он был ужасно одинок.
В Институте истории СССР была небольшая группа ученых, которые занимались вопросами крестьянства и сельского хозяйства и не придерживались ортодоксальных взглядов на то, что происходило в сельской России. Это Виктор Данилов, Андрей Анфимов, Юрий Гельфат и другие. Большинство из них являлись членами партийной организации института, секретарем которой был Данилов. На каком-то этапе началась схватка между ними и Сергеем Трапезниковым, который от имени КПСС курировал партийную организацию Института истории СССР и академическую историю в целом. Партийная ячейка получила инструкцию снять Данилова с должности секретаря. Это был один из немногих случаев, когда ячейка отказалась подчиниться и тайным вторым голосованием переизбрала Данилова на этот пост. Одним из результатов этого бунтарства было то, что институт был разделен на Институт истории СССР и Институт всеобщей истории. На заседаниях те, кто хотел выслужиться, объясняли тем, кто поддерживал Данилова, как они ужасны. Ведущим защитником партийной доктрины был академик И. Д. Ковальченко. Оппозиционеры почти не встречались, боялись. Андрей Анфимов — лучший специалист России по позднему XIX веку — запил и с того времени убивал себя водкой. Еще один их друг, фамилию которого я не помню, закрылся на даче. Приезжал только тогда, когда это было обязательно, и немедленно уезжал обратно. Его никто не трогал. Виктор Данилов приходил во все присутственные дни в институт, ходил на все заседания, выступал, глядя прямо в глаза нервничающим оппонентам.
Данилов писал книгу «История русского и советского крестьянства». Она была написана, подготовлена, но «рассыпана», не дойдя до печати. Тогда вдруг появился я. Мы придумывали всякие уловки, чтобы встретиться и поговорить. Выходили из института примерно в одно время и шли к метро по отдельности и затем говорили досыта между разными станциями. Позже, когда стало «легче», я начал заезжать к нему домой, где меня подкармливали Виктор и его жена Людмила. Это было приятно, но дело было, конечно, в другом — мы говорили, говорили много. Когда мой визит в Москву начал подходить к концу, Виктор стал очень напрягаться и как-то сказал: «Ты уезжаешь, и я больше тебя никогда не увижу, а ты — мой единственный
