Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Несколькими днями позже у меня появился преподаватель нашего Центра — Джефф — и сказал: «Я не был твоим супервайзером, Теодор, но в Центре все необыкновенно расстроены тем, что происходит, и у меня есть предложение». — «Ты опять, как они, станешь меня уговаривать? Убирайся к черту!» Он: «Нет-нет, я предлагаю кое-что другое. Разреши мне переписать эту докторскую за тебя. Только есть одна проблема — я твой анализ и его статистические элементы не совсем понимаю, так что тебе придется проверить, насколько я не запутался, переписывая. В остальном перепишу, и это мне доставит удовольствие». И переписал. Потом я купил ему дюжину бутылок хорошего красного вина. Новый текст был отослан в диссертационный комитет, где был принят и утвержден без вопросов и без полной второй защиты. Я получил диплом, и этим все закончилось.
Годом позже мне сообщили, что Джефф покончил жизнь самоубийством. Академический мир — страшный мир, особенно если ты не вполне подходишь для этой работы, но и не имеешь в себе сил уйти. На наших демонстрациях против атомного оружия мы несли плакат за подписью Альберта Эйнштейна: «Если бы я знал, я стал бы часовщиком». Бывает так.
Моя докторская работа была немедленно принята в печать издательствами «Clarendon Press» и «Oxford University Press» (их особым подразделением для книг «of particular merit»). Я назвал свою книгу «The awkward class» — «Неудобный класс», и меня много лет после этого называли в шутку The awkward Teodor — «Неудобный Теодор». Слово «неудобный» не вполне определяет все аспекты слова «awkward». «Awkward» — это и «неловкий», и «такой, который ходит как медведь», и «неудобный как себе, так и другим». В общем, неплохое определение крестьянства как такового в глазах некрестьян.
Крестьяноведению меня никто не учил, но я учился у интереснейших ученых, без которых никогда не переборол бы тех трудностей, которые встали на моем пути, когда я выстраивал свое понимание этой необыкновенно интересной темы. В этом смысле мои учителя — это в особенности мои партнеры по троице «воссоздателей современного крестьяноведения», как нас часто называли, — Эрих Вульф и Богуслав Галенски. А также китайские, скандинавские, английские и американские антропологи и историки многих стран, которые собрали материалы и представили анализ крестьянств мира. Это и Александр Чаянов, и все блестящие крестьяноведческие традиции России и Польши. Среди них те русские крестьяноведы, которые в начале прошлого столетия вели за собой весь мир — и почти все без исключения погибли вместе со всей плеядой других русских ученых начала конца XIX — начала XX века. И хочу выделить в особенности русского историка Виктора Данилова, который обогатил меня как своими знаниями, так и своей дружбой и которого мне продолжает ужасно не хватать.
Не«крестьянские исследования»: неформальная экономика
Александр Чаянов был крестьяноведом, крупнейшим в России. Думаю, что его будут вспоминать, забывать и вспоминать опять, но его влияние останется. Может так оказаться, что аналитический вклад Чаянова, который главным образом считал себя крестьяноведом, станет особенно важным в мире, где не останется крестьян в современном смысле этого слова. Методология мышления Чаянова, зародившаяся и примененная к крестьянству, фактически выходит за рамки крестьянских исследований и может с такой же легкостью относиться к другим, некрестьянским группам — например, к участникам того, что мы теперь называем неформальной экономикой.
Немалая группа ученых, включая меня, начала работать в XX веке над проблематикой третьего мира, в котором началось исчезновение классического крестьянства. Это не то что они становятся пролетариями — они уходят в города и там начинают заниматься тем, что наши антропологи в какой-то момент назвали на начальном этапе неформальной экономикой. Это понятие возникло в 1971 году в Гане, благодаря британскому антропологу Кейту Харту: в этой стране было совершенно непонятно, чем обеспечивает себя бо́льшая часть населения, живя без систематического ежемесячного дохода. Буржуазии нет, население городов делится на две части. Одна половина живет на правительственных зарплатах или на пенсии, обеспечивая других членов своих семей. Вторая половина покупает, продает, занимается чем-то, что трудно четко определить, и Кейт Харт назвал это неформальной экономикой. Понятие распространилось, когда было подхвачено ILO — Международной трудовой организацией. Со временем, углубляясь в эту проблему, исследователи «третьего мира», антропологи и социологи, нашли многие характеристики неформальной экономики в индустриализованных обществах.
Здесь могу предложить некоторые собственные наблюдения. Где-то в 1970‑х, на пике безработицы в Англии, в северной, индустриальной части этой страны можно было видеть многих людей, которые собирались в пабах, медленно говорили, медленно раскуривали папироски и медленно выпивали одну кружку пива, потому что у них не было денег, чтобы купить вторую. Их жены часто подрабатывали разными способами в рамках неформальной экономики, но сами они были «безработные».
В то же время, жесткое для жителей северной Англии, я пробыл некоторое время в Италии, где изучал ее психиатрические службы. Статистика показывала, что там столько же безработных, сколько в Англии. Я беспрерывно спрашивал людей, чем они занимаются. И не нашел почти ни одного человека «безработным». Они что-то где-то брали, где-то продавали, что-то урывками делали и получали от своих занятий какой-то доход. Они «крутились», и назвать их безработными было никак нельзя.
Вскоре после поездки в Италию я участвовал в конференции в Торонто. Мы, то есть человек 15–20, занимавшиеся «третьим миром», собрались поговорить о том, что происходит с бюджетами. И я грубыми мазками набросал такую, слегка сумасшедшую, модель: в мире идет идеологическая борьба между теми, кто считает, что государственная экономика — единственно правильная и возможная, и теми, кто считает, что свободная рыночная экономика — единственно правильная и возможная. И одни себя называют коммунистами, другие — демократами. Это неправда с обеих сторон: эти модели существуют и покрывают часть действительности — но то, что представлено в решающей мере жизнью большинства населения, особенно в «третьем мире», а также в остальных странах, — это неформальная экономика.
Чаяновское мышление дает нам модель того, что существует в реальной жизни наперекор тому, что вполне нереально рисуется как борьба коммунизма с капитализмом. Позже, в 1999 году, я подготовил на русском языке сборник «Неформальная экономика», в нем содержатся разные материалы, связанные с этой темой. Главной являлась здесь статья «Expolary economies: A political Economy of Margins» (Toronto, 1988), в которой сказано, что несерьезно принимать установку, что
