Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Поначалу разговор не складывался. Елизавета Федоровна спросила террориста о его мотивах, на что он, впервые за время встречи поднявшись со стула, ответил: «Про то знают те, которые поручили мне это сделать». Тогда Великая княгиня заговорила о доброте Сергея Александровича и высказала свое прощение. Затем она попросила оставить ее с преступником наедине. Все остальные послушно удалились, затворив дверь. Никто в точности не знает, о чем около двадцати минут говорила с убийцей вдова его жертвы. По ее собственным скупым словам об этом диалоге, преступник пытался убедить собеседницу в своем благородстве, рассказав, что сохранил ей жизнь при первой попытке покушения. «Вы не поняли, что все же убили меня», – сказала Елизавета Федоровна. Она простила террориста от имени Великого князя и протянула ему иконку. Он взял.
Через несколько дней вездесущие журналисты, проведав об этой истории и выманив у жандармов какие-то детали, раструбили в газетах то, что было сугубо личным делом Великой княгини. Разумеется, она никак не отреагировала (если вообще узнала), зато, не отделяя своих слов от дел, обратилась к императору с прошением о помиловании преступника, которое в итоге было отклонено. Но Каляев пришел в бешенство. Еще бы, получалось, что в глазах общества из героя он превращается в банального уголовника да к тому же в слабака. О свидании с Елизаветой Федоровной товарищам по партии боевик написал, как о своем торжестве, уверяя, что визит вдовы Сергея Александровича был актом ее покаяния (!) и благодарности. В припадке ярости мерзавец послал письмо и Великой княгине, обрушив на нее грязный поток оскорблений. До самого эшафота он подчеркивал, что не раскаивается в содеянном.
* * *
Москва прощалась с Сергеем Александровичем. «Было возложено много венков, – вспоминал Джунковский, – гроб утопал в зелени, народ ежедневно (с 5 по 10 февраля), в известные часы, допускали поклониться праху; пропускали зараз по 100 человек. Панихиды служились все время, почти без перерыва, с утра до вечера. Великая княгиня пожелала, чтобы народу не делали какие-либо стеснения, и Кремль был открыт для свободного прохода всем; только когда съезжались на официальные панихиды, проезд частным лицам прекращался…»
Длинной вереницей тянулись желающие проститься. Как и два с половиной года назад, когда молящиеся шли поклониться выставленной в Кремле полумантии преподобного Серафима, очередь выстраивалась в конце Красной площади, и многие простаивали в ней по пять-шесть часов. Войсковые части и группы гимназистов пропускали вперед. Депутации от учреждений и обществ, а также некоторые частные лица возлагали серебряные венки, число которых ко дню похорон достигло восьмидесяти шести.
В Москве отменили все развлекательные мероприятия, на генерал-губернаторском доме вывесили траурные флаги. В газетах был опубликован подписанный в день трагедии Высочайший манифест: «Провидению угодно было поразить Нас тяжелою скорбью: Любезный дядя Наш Великий Князь Сергей Александрович скончался в Москве в 4-й день сего февраля на 48 году от рождения, погибнув от дерзновенной руки убийц, посягнувших на дорогую для Нас жизнь его. Оплакивая в нем Дядю и друга, коего вся жизнь, все труды и попечения были беспрерывно посвящены на службу Нам и Отечеству, Мы твердо уверены, что все Наши верные подданные примут живейшее участие в печали, постигшей Императорский Дом Наш, и соединят теплые молитвы свои с Нашими об упокоении в Царстве праведных души усопшего Великого Князя».
При Дворе объявили трехмесячный траур, но на похороны в Москву Царская семья не поехала. Такое решение выглядело странным, труднообъяснимым. А между тем оно имело весьма резонные причины, ибо страшное событие в Первопрестольной при неясности масштабов и механизмов заговора показывало ту степень опасности, которой подверглась бы Династия в случае приезда. «Аликс, конечно, хочет ехать, – записала в дневнике сестра Государя, Великая княгиня Ксения Александровна, – Мама тоже, но мы им отсоветовали – нельзя так рисковать, хотя ужасно оставлять бедную Ella одну – просто больно думать о ней».
В Петербурге к вопросу активно подключился генерал Д. Ф. Трепов, слишком хорошо знавший положение дел в Охранном отделении и уже не доверявший никому. «Говорят, – писал позднее Джунковский, – что в первый момент Государь хотел ехать в Москву на похороны своего дяди, но благодаря влиянию Трепова не поехал. То же было и с Великим князем Владимиром Александровичем, старшим братом Сергея Александровича, который, как говорят, со слезами на глазах умолял Государя отпустить, но Государь не позволил ему ехать». Адъютант был явно не согласен со столь серьезными мерами безопасности и полагал, что присутствие императора в Москве «произвело бы колоссальное впечатление и подняло бы ореол царя среди народа». В принципе это, конечно, так, однако «впечатление» и угроза жизни вряд ли соизмеримы на общих весах.
Единственным, кого Николай II решился отпустить в первопрестольную, был Великий князь Константин Константинович, чью легкоранимую душу известие о гибели друга потрясло несказанно. И в первый же день пребывания в Москве он поспешил на панихиду: «Под сводами храма, арками отделенного от церкви, где покоятся мощи святителя Алексия, посередине стоял на небольшом возвышении открытый гроб. Видна была только грудь мундира Киевского полка с золотыми эполетами и аксельбантом; на месте головы была положена вата, задернутая прозрачным покрывалом, и получалось впечатление, что голова есть, но только прикрыта. Сложенные накрест пониже груди руки, а также ноги были закрыты серебряным парчовым покровом; гроб дубовый, с золочеными орлами. Подле него на коленях стояли Элла, Мария и Дмитрий, все в белом». В той же дневниковой записи Великий князь особо отметил, что народ шел поклониться чинно и благоговейно. Ниже продолжал: «На месте гибели бедного моего Сергея 5-й гренадерский Киевский полк поставил железный крест с образом преподобного Сергия, преображенцы соорудили лампаду. Место огорожено деревянной решеткою. Ужасное событие представляется мне каким-то сном».
Вслед за Константином в Москву стали съезжаться родственники, проживающие за рубежом: сестра Елизаветы Федоровны принцесса Виктория Баттенберг с дочерью, герцог и герцогиня Гессенские, сестра Сергея Александровича Мария Эдинбургская с дочерью Беатрисой. Из Парижа приехал Великий князь Павел. Опальному изгнаннику Государь разрешил проститься с братом, чья мученическая смерть послужила толчком к постепенному примирению «дорогого Пица» с Императорской семьей. Все родственники отметили ту стойкость, с которой Елизавета Федоровна переносила происходящее. «Никто не мог понять, – напишет ее племянница Мария, – откуда у нее берутся силы так стойко переносить горе… Только глаза и напряженно застывшее лицо выдавали ее страдание». И вместе с тем приходилось серьезно опасаться за ее состояние, усугубленное деталями происходящего. Сила взрыва была так велика, что частицы тела Великого князя продолжали находить и на крыше здания Судебных установлений, и на часовне по другую сторону Кремлевской стены. Адъютант Джунковский складывал
