Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев

мне, возможно, придется оборвать это письмо). Пока Вивьен находится в таком состоянии, как сейчас, я не вижу, как я могу уехать. Ты скажешь: лучше для нее и гораздо лучше для меня теперь же поместить ее в какой-нибудь приют. Но это трудно сделать в Англии, если нет согласия пациента. <…> Есть некоторая надежда, что английские законы, касающиеся сумасшествия, будут изменены, чтобы предоставить врачам больше свободы; но в нынешней ситуации ни один доктор не решится поместить в лечебницу кого бы то ни было, за исключением очевидной попытки самоубийства или покушения на другого человека. Невероятно, что удастся поместить Вивьен в приют прямо сейчас. Мы должны, таким образом, ждать, пока она не натворит чего-нибудь прямо на улице (чего я ожидаю в любой момент) или не попытается наложить на себя руки, прежде чем я смогу ей помешать. Тем временем я чувствую, что не должен оставлять ее, даже на ночь, поскольку что-то в этом роде возможно в любую минуту. Я надеюсь, ты поймешь, если я не приехал сразу же к матери, то причина в этом; и я горячо надеюсь, что она продержится еще полгода или год, пока мои дела решатся»[480].

Шарлотта продержалась дольше, но с сыном так и не увиделась. По мнению некоторых исследователей, образ «госпожи молчания» в «Пепельной среде» в воображении Элиота был связан с образом матери[481].

4

С марта 1928 года Элиот регулярно исповедовался. Его духовником стал патер с «хоббитской» фамилией Андерхилл. Иногда он обращался к другому, более суровому священнику по имени Уитби.

Примерно тогда же он начал обсуждать со своими «духовными руководителями» возможность разойтись с Вивьен. Он не имел в виду развода – тут позиция «высокой» англиканской церкви не отличалась от римско-католической.

В этом контексте становится понятнее обет целомудрия (celibacy), который Элиот также принял в марте 1928-го[482]. Л. Гордон пишет: «План расстаться с Вивьен… возможно, в его глазах могло оправдать только намерение вести монашескую жизнь»[483].

Конец 1927-го и начало 1928-го Вивьен провела в различных санаториях во Франции. Вернулась в Англию она в феврале 1928-го, и их встречу трудно было назвать радостной.

Из дневников Вивьен: «Мой дорогой Том привез меня с собой назад, но он не хотел этого. Я была совсем не в себе, & поэтому вела себя плохо с ним & очень разнервничалась. Все, что он говорил, казалось издевкой & оскорблением … Первую ночь в Англии я провела очень несчастной, одинокой, больной & испуганной»[484].

Вивьен вызывает сочувствие, но что-то в их семейных отношениях необратимо надломилось. И ее попытки что-то исправить лишь увеличивали надлом.

Л. Гордон: «Большинство ее действий между 1928 и 1932 годами были отчаянными, основанными на неправильных оценках, попытками удержать внимание мужа <…> предчувствия Вивьен, что он собирается ее оставить, вели к диким обвинениям в адрес других женщин, Оттолайн Моррелл или Вирджинии Вулф. Она цеплялась за мужа, подслушивала его телефонные разговоры, настаивала на том, чтобы идти с ним вместе к Вулфам…»[485]

В. Вулф, которая разводила пчел, поинтересовалась, нет ли пчел у Вивьен (не перестаешь удивляться извивам «светской беседы»), на что Вивьен ответила, что у нее есть только шершни.

5

У многих прежних друзей и знакомых Элиота его поворот к англокатолической церкви вызвал отторжение. Новым могла быть чужда его поэзия, но сближала вера и связанные с нею сомнения и тревоги.

Одним из них был Пол Элмер Мур (1864–1937). Подобно Элиоту, он родился в Сент-Луисе. Семьи их были знакомы, но Муры были кальвинистами. Позже Мур преподавал греческий язык в Smith Academy, у него учился брат Элиота Генри. В Гарварде он изучил санскрит и интересовался индуизмом. Затем вернулся к греческой философии и платонизму. Испытав духовный кризис, около двух лет жил отшельником в лесах Нью-Гемпшира, читая в основном античных авторов. С начала 20-х годов регулярно публиковал статьи с апологией христианства – по его мнению, христианство являлось естественным развитием платонизма. В эти же годы он стал профессором в Принстоне и присоединился к англокатолической церкви.

Когда Мур умер, Элиот написал некролог, в котором рассказал, что их сближало: «Только после того, как вышли один или два тома «Греческой традиции» (главный «академический» труд Мура. – С. С.) он обрел для меня какое-то значение. <…> Благодаря последующим томам «Греческой традиции» и завязавшемуся в результате знакомству и дружбе, я нашел себе спутника, мысль которого прошла примерно те же этапы, что и моя собственная <…> Английские теологи, выросшие в обстановке, когда веруют для себя, а публично соблюдают внешние формы <…> недостаточно знают о новом мире отступничества и варварства, который создавался вокруг. <…> Для меня, таким образом, имела величайшее значение встреча с человеком, который некоторым образом проделал такой же путь и пришел к таким же выводам почти одновременно со мной: зрелым, с грузом учености, дисциплиной мысли, которой я не обладал и никогда не буду обладать»[486].

Мур приглашал Элиота в Принстон, но Элиот отказался. Однако летом 1928 года сам Мур оказался в Лондоне, и им удалось встретиться. До Мура доходили слухи, будто Элиот перешел в римско-католическую церковь, однако Элиот опроверг их, сказав, что он принадлежит «Высокой [Англиканской] Церкви» и является противником Рима.

Несмотря на разницу в возрасте, они подружились. «В предыдущие годы мы виделись только однажды, – отмечал Элиот, – но моя первая встреча с ним в Лондоне, однако, казалась скорее возобновлением старого знакомства, чем завязыванием нового…»[487]

Одной из тем их переписки оказался спор по поводу ада. Согласно Муру, Бог не создавал ада. Он упрекал Элиота, что тот в душе остается кальвинистом. Элиот обвинял Мура в ереси. «Ведь даже слова над входом Дантова ада гласили, что его творец вдохновлялся справедливостью, мудростью и любовью»[488].

Л. Гордон: «Мур считал, что вечное проклятие слишком жестоко, чтобы в этом состоял божественный план. “Что же, ваш бог – Санта Клаус?” – вопрошал Элиот. Он видел нечто по ту сторону морали и человеческого счастья, и худшее, чем обыкновенная боль: очень темную ночь или пустыню. В июне 1930 года он говорил об этом так, будто сам побывал или все еще находился там. Затем, в августе, он написал, что люди находятся в аду только потому, что не способны измениться»[489].

Несмотря ни на что, тон спора оставался дружеским.

6

У. Ф. Стид вспоминал о разговоре с Элиотом в мае 1927 года. Стояла необычно мягкая, солнечная погода, на деревьях Рассел-сквера зеленела молодая листва.