Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
Природное бодрствование нашего Я есть восприятие.
Мы можем ждать на стульях, держа сосиски.
Что прежде всего? Ты видишь? Это
5 800 000 винтовок и карабинов
102 000 пулеметов,
8 000 минометов,
53 000 полевых и тяжелых орудий.
<…>
Сколько же все это длится. Не видно его? Нет…
Наконец появляется «он», тот, кого с нетерпением ждут зрители.
Смотри, это он, смотри:
Нет вопросительности в глазах
И в руках, застывших над гривой коня…
«Триумфальный марш» заканчивается цитатой из книги Ш. Морраса «Будущее интеллигенции».
Нет ли у вас огонька?
Огонь
Огонь
Et les soldats faisaent la haie? ILS LA FAISAENT[498].
Разумеется, без указания источника.
Вторая часть поэмы называлась «Муки государственного мужа».
Возвещай что мне возвещать?[499]
Всякая плоть – трава, включая
Награжденных Орденом Бани, Рыцарей
Британской Империи, Кавалеров,
О! Кавалеров! Ордена Почетного Легиона.
<…>
Создана комиссия
Общественных Работ, главным образом для
перестройки фортификаций.
Создана комиссия
Для переговоров с комиссией вольсков
О вечном мире…
Кориолан, как известно, воевал с вольсками.
Несколько раз повторяется обращение к матери:
А что возвещать?
О мать родная
<…>
О родная,
Что мне возвещать?
Мы требуем комиссии, представительной
комиссии, комиссии по расследованию
ОТСТАВКА ОТСТАВКА ОТСТАВКА
В стихах Элиота вновь чувствовался драматург.
3
Воспоминания о своей дружбе с Элиотом оставил эссеист Эрик Томлин (1913–1988). По словам Томлина, ему приходилось встречаться со многими выдающимися людьми. И что для них было характерно особое «присутствие, которое отличало их от других… иначе это можно выразить, сказав, что у них было некое дополнительное измерение».
«Т. С. Элиот, – продолжает он, – был великим человеком в моем понимании. Я не встречал кого-то другого, кого я мог бы назвать великим с такой уверенностью»[500]. Он затруднялся вспомнить, когда услышал впервые имя Т. С. Элиота. Возможно, еще школьником, на воскресной службе: «Мне кажется, оно упоминалось в проповеди <…> как пример интеллектуала, который пришел к вере, вместо того чтобы, как то бывало более нормальным в то время, от нее уйти»[501].
Зато он хорошо помнил, как впервые увидел стихи Элиота – на железнодорожной пересадке в Ист-Кройдоне. «Помню, как открыл тонкий томик “Стихов 1909–1925” в коричневой обложке и внезапно понял, что давно жду тех слов, которые вижу сейчас своими глазами <…> Год был, вероятно, 1928-й»[502].
Чуть позже, благодаря школьному другу Бёрку Тренду, Томлин узнал прозу Элиота. Он учился в привилегированной школе, где учителя не только знали об Элиоте, но их отношение различалось – одному не нравилась TWL, но он высоко оценивал «The Ash Wednesday», другой интересовался поэтической техникой Элиота, хотя не одобрял его идей, третий почти не знал его произведений, но восхищался личностью и ценил роль в модернистском движении.
«К поступлению в университет, – пишет Томлин, – я склонен был видеть все через творчество Элиота и мог утомить всех до потери сознания, рассуждая о первородном грехе, отделении мысли от чувства или объективном корреляте. Я заставлял страдать любителей романтизма <…> Больше всего я ниспровергал Маркса, которого я до сих пор исключаю [из пантеона]; и это иногда создавало проблемы, так как многие доны были убежденными марксистами или сочувствовали марксизму»[503].
Элиот тогда воспринимался как «новый голос» в поэзии, как создатель «новой музыки», инициатор «культурной мутации».
«Другой причиной, по которой Элиот вызывал такой интерес, без сомнения, было то, что он принес новую идею того, что такое поэт»[504].
Он совсем не соответствовал романтическим представлениям:
«Перед вами был эффективный, деловой, представительный и в это время все еще выглядевший юношей индивидуум, пишущий в манере, не похожей ни на что написанное после метафизиков семнадцатого века. Когда через много лет я видел во плоти [поэта] Чарльза Моргана, не просто в богемном плаще, но говорящего с торжественной фразерской серьезностью, он был подобен призраку, явившемуся из могилы – да, по сути, он призраком и был – и я осознал, как начисто смел Элиот все это литературное позерство»[505].
Он был своим для тысяч лондонцев, спешащих по утрам на службу.
В заключение Томлин упоминает об американском происхождении Элиота (это играло не последнюю роль в его обаянии): «В 1920-х Соединенные Штаты все еще были землей обетованной для усталых обитателей Старого Света».
Спасение в войне ассоциировалось с прибытием американцев, казавшихся, как на подбор, молодыми атлетами, привыкших вставать с первыми лучами солнца, выглядевших такими чистыми и в прямом, и в переносном смысле. Но и после войны близость Америки чувствовалась во всем – Голливуд, джаз, «сириэлс» на завтрак, ковбойская романтика, печаль блюзов…
«Он стал также одним из нас благодаря «натурализации», чистый и подтянутый, поэт Т. С. Элиот».
Акцент выдавал в нем американца. «Из-за этого, в том числе, благодаря правильным чертам лица, он ассоциировался со звездами экрана». Впрочем, добавляет Томлин, «взрослел он как американец, но старился скорее как англичанин»[506].
Интересен рассказ Томлина о первой встрече с Элиотом (и Вивьен). Однажды после уроков он увидел в книжном магазине машинописное объявление, что Т. С. Элиот будет вечером читать лекцию о Джоне Марстоне[507] в Королевском колледже.
«Я ухватился за идею пойти. Энтузиазм моей матери, которая была со мной, оказался не меньше, имя Т. С. Элиота было ей знакомо, как имя какого-нибудь кумира поп-музыки – современным родителям ребенка, увлеченного «звездами». Все наши планы шли кувырком, это не имело значения. Что удержалось у меня в памяти, так это насколько трудно было найти нужную аудиторию»[508].
Пытаясь узнать дорогу у служителей, юный Томлин еле сдерживал возмущение. Они ничего не знали об Элиоте! Интерес их совсем угасал, когда они слышали, что речь идет о поэте. Коридоры с облупившейся зеленой краской напоминали больницу. Наконец нашлась библиотека, где была назначена лекция Элиота.
«Там уже собралось несколько слушателей, в основном академическая публика, во главе с профессором Ф. С. Боасом, чьи усы окаймляли рот подобно короне <…> Пунктуально к началу лекции высокая фигура в светло-коричневом пальто американского покроя появилась в поле зрения, задержавшись на мгновение, чтобы убедиться, нет ли ошибки с аудиторией.
