Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Четверо солдат заметили в воде какой-то предмет; один из солдат бросается в реку, скинув одежду на берегу; другие делают знаки солдатам на противоположной стороне.
– Что это там? – кричит сержант.
– Не знаю, сержант; вроде бы вещевой мешок, – отвечает солдат.
Пловец возвращается на берег. В руках у него мокрый рюкзак.
– Вещевой мешок, сержант, – говорит он.
– Ну-ка, несите его сюда, – распоряжается сержант.
Любовь? Что ж, значит, так. Ведь любви без сомнений не бывает. Да и без усталости тоже. Тут уж, думаю я, приходится терпеть и радость, и страх. Только ради чего-нибудь стоящего! Ради чего-то такого, что завоевало, заслужило твою любовь. Нет, не хочу. А вот из головы все это никак не идет. Ну что ж, Кобылица – женщина, а любовь выбирает женщину для мужчины. Вот и все. Угрызения совести? Не со стороны об этом судить. Чужая душа – потемки.
Я вспоминаю, как мы попали в засаду. Передо мной встает пылающее в лихорадке лицо Командира, который, преодолевая жар, силится понять, что происходит вокруг. Я кидаюсь к нему, хочу заставить окунуться в воду; когда до Командира остается всего несколько шагов, руки его взлетают в воздух, кажется, что они достают до неба, и вдруг исчезают в реке. Я останавливаюсь в полном смятении, а пули свистят вокруг, и крики солдат сотрясают воздух. Стреляю по берегу и приседаю, опуская голову в воду, но винтовку держу над водой. Когда становится нечем дышать, поднимаюсь, хочу выстрелить, но голова кружится, меня ведет куда-то в сторону, тянет в бездонную темную глубину. «Боже мой, я погиб!» – говорю я себе.
Сержант раскрывает мешок и вынимает оттуда вещи, раскладывая их рядком на песке. Среди старых, грязных тряпок ему попадается ладанка. Сержант поднимает ее повыше, чтобы видели солдаты, и смеется.
– А, сволочь, в бога и святую деву верует, – говорит он.
С другого берега раздаются крики солдат. Сержант встает и приставляет ладонь к уху:
– Что? Не слышу!
– Кажется, это их винтовка, сержант, и еще, сержант, наверное, пулеметная лента. А сержант мне в ответ, – мол, приятно слышать, музыка это, можно сказать, райское пение, ведь так? По мне – точно так, даже больше того. Гляжу я на реку, Какаду, мутная она, как сама жизнь, – не светлая и не черная, как сажа.
Мне удалось вновь подняться. Кровь больше не течет. Думаю, что смогу идти. Наконец-то попробую скрыться. Невозможно не оставить никаких следов. Буду спускаться вниз по реке. Не знаю, удастся ли мне отойти на достаточное расстояние прежде, чем тут появятся солдаты, которые, конечно, рыщут в поисках партизан, уцелевших после побоища. Не может быть, чтобы остался в живых кто-нибудь еще. Как ужасно одиночество в этих дебрях.
– Здесь кровь, сержант, – говорит солдат.
– Смотрите, ее старались стереть. Кровь совсем высохла, – говорит сержант.
Солдаты осторожно продвигаются вперед. Сержант велит солдатам с другого берега перебраться к ним. Брод близко.
– Сержант! – зовет солдат и протягивает ему клочок окровавленной материи.
– Где? – спрашивает сержант.
– Вот здесь. – Солдат показывает на дупло.
Ну, гад, бородач, говорит сержант, погоди, поплачешь ты у меня кровавыми слезами. И улыбается своей злорадной улыбочкой, точно дьявол, который слов на ветер не бросает, – знаю, мол, куда можно дойти этой дорогой. Туг рукой подать, говорю, сержант, до тропинки, по которой… Ясное дело, отвечает, так перетак; и глазки у него сверкают, как горящие угли, даже страшно делается и весело до жути, знаешь ведь, что не зря он там все обмозговывает; дает он мне тетрадку, читай, говорит, эту страничку и смекай, если воображение есть; а я гляжу и глазам не верю, имя-то написано черным по белому, и от радости кровь у меня рвется из жил. Сержант интересуется, нет ли тут тропинки покороче, чтоб побыстрей добраться до хижины, которую подозреваем. Есть, говорит Камба. Три лиги всего; если же берегом идти вниз по течению, вдвое дольше будет, сержант. А сержант – так, говорит, и перетак, и смеется, и подмигивает. Ну, твое счастье, говорит, выпал тебе случай за друга отомстить!
* * *
Река поворачивает под прямым углом. За поворотом она раздается вширь и образует неглубокий брод. Тропинка спускается из лесу прямо к броду.
Теперь и дальше так. Так? Ректор поднимается со своего места и говорит мне, что отныне я волен поступать, как мне угодно. Я бегу, Марито за мной. Мы одну разбили. О боже. Я должен добраться до ночи. Скачут лошади, и мы бежим. Это я разбил, мама. Ректор смотрит на меня и говорит, что больше ему ничего не остается делать. «Ты сам выбрал… дело твоей жизни…» – говорит он. Одна лошадь почти черная, она вот-вот нас нагонит; Марито смеется и плачет; мы больше не в силах бежать; черная лошадь прыгает на нас. Ректор спешит нам на помощь. Солнце еще не зашло, но уже не такое яростное. Боже мой.
Ну, говори же, Камба, сукин сын, где это, я бегом домчусь. Чувствую, как солнце резво катится к горизонту. Камба удивляется, бес в тебе, что ли, сидит. Какой там бес, просто месть меня гонит, торжественный обет дал другу перед богом и святой девой. Убили Какаду, и за убийство я должен отомстить, пролить их кровь – так мне велит сердце. Да разве Камбе это понять, до него такое не доходит, не знает он, что значит дружба и верность тому, чем был для меня Какаду, когда мы жили как братья. Пот прошибает и дышать трудно, хотя из-за горизонта уже виднеется только половинка солнечного диска. «Вот мы и добрались наконец, друг», – говорит Камба. Отсюда будет виден брод и тропинка. Хижина на другом берегу, вокруг нее банановые деревья и громадные каштаны, поясняет Камба. Он сопит за моей спиной, совсем выбившись из сил. Пот, так его, подло заливает глаза.
Из-за поворота показывается лодка, замедляя ход на широкой части русла. Человек старается направить ее к берегу.
– Вижу, Камба.
А ректор смеется и обнимает моего отца, и все согласны, что так лучше. «На твоем месте мы поступили бы точно так же», – говорят оба одновременно. Мы с Марито переглядываемся. Лошади быстро скачут через луг прямо к нам; копыта их высекают искры, когда под ноги попадаются камни. Солнце вот-вот скроется. Боже мой. Скорее, скорее, я не хочу, чтобы лошади меня затоптали. Хуана тоже пронзительно кричит. Мама смотрит
