Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
– Я должен дойти, прежде чем стемнеет.
– Да вот там, пониже. Это лодка.
Теперь Лаура одна, ждет, как всегда, в своей хижине. Жар понемногу отпускает меня, слава богу. Я доберусь. А лошади? Это просто какой-то… какая-то…
– Черт возьми, да в лодке же человек.
– Да, правда, там кто-то есть.
«Отец ректор, я пришел, чтобы…» – «Проходи, проходи, милый Хавьер».
– Ранен, гад. Не может управлять.
– Ну, Какаду, все. Час настал.
Солдат снимает фуражку и обтирает лицо грязным платком.
– Я обожду его на тропинке. А ты иди к хижине и задержи старика с дочерью. Сержант дойдет берегом попозже.
«Этой ночью так же, как всегда, Лаура».
Другой солдат останавливается в нерешительности.
– Ты слишком злой. Лучше бы взять его живым. Так мне кажется.
«Хуана, этой ночью ты должна прийти, потому что…»
– Иди к хижине! – выкрикивает солдат и с вызовом хватается за винтовку.
«Я говорю тебе, что больше ничего не чувствую, когда иду к мессе или преклоняю колена перед образом Христа. На всем такая холодность, Карлос».
– Но ведь он раненый. Это уже не война.
«Я вернусь, Лаура. Клянусь. Я…»
– А… иди ты. Я имею право отомстить.
«Бог в прямодушии и в справедливости, полагаю я…»
Камба выходит на тропинку и неохотно пускается в путь. Через несколько шагов он останавливается и оборачивается.
– Это преступление, – говорит он громко.
– Да провались ты! Они тоже поубивали немало наших, – цедит солдат и угрожающе вскидывает винтовку.
«Я так устал, Лаура… Я прошел всю сельву и…»
Белая лошадь для тебя, Карлос; черная для Лауры; третья для… Человек выбирается из лодки. Невыносимая боль пронзает все его тело, когда он ступает на землю. Он часто дышит. «Я, кажется, брежу», – говорит себе Хавьер и смачивает голову водой. Я жду тебя здесь один, вот так же спрятался, как ты, когда убивал моего Какаду, проклятый бородач. Жду, потому что должен отплатить своим друзьям за любовь, – и Какаду, и Кобылице, ведь эта женщина околдовала мое сердце. Сердце! А… будь оно все проклято! Кобылица делает так, как хочет тот, кто приносит, приносил ей денежки… она была, кем была; но этому уже конец, ну и что? Теперь не время испытывать судьбу – мою или чью еще, а то, что я принял о ней решение, хоть и запоздалое, это судьба человека, который имел и взял то, что она ему хотела дать.
«Конец всему?» – спрашивает себя человек, волоча свое тело по узкой тропинке, вверх по склону.
Эпилог
Хавьер:
«Всему конец?» – спросишь ты себя еще один, два, три раза, волоча вверх по тропинке свое тело, точно обессилевшее, грузное пресмыкающееся. Жар и бред оставят тебя в наступившей тишине. Повязка, жгут, который ты сделал себе, ослабеет, и кровь снова начнет течь ручьями. У тебя уже даже не будет сил выкрикнуть се имя, имя Лауры; к тому же тебя остановит страх привлечь внимание солдат, которые – подумаешь ты – идут за тобой по пятам. Усталость, слабость и волнение заставят тебя на мгновение задержаться. Ты повернешь лицо, чтобы оглядеть след, оставленный твоим телом и странно заметный во тьме, которая уже воцарилась кругом. Посреди тропинки твоя свежая кровь, перемешавшись с землей, проложит извивающийся ручеек, поблескивающий мрачно и печально: ты подумаешь, что истоки этого ручья находятся в тебе, но что ты питаешь его самим собой, прекращая существовать, чтобы превратиться понемногу (как в античных мифах) в зыбкий плеск прохладной воды. Ты протянешь свою руку и притронешься к жидкой кашице, замешанной на твоей крови; этот «прах» ты ощутишь как тот, в который ты превращаешься, как глину, которая уже есть ты. И подумаешь (в этот свой миг, не отмеченный хронометрами) о Карлосе, о семинарии, о своих родителях, о единственной соблазненной тобой девушке – Хуане, о великом идеале, приведшем тебя в эти далекие и неприветливые места; отдаваясь на волю последнего головокружения, ты подумаешь также о своем Командире, этом большом человеке, которого уже нет на земле. Ты приладишься поудобнее и твои руки вновь уцепятся за траву, чтобы тащить твое тело дальше. Тебе придется прикрыть глаза, потому что ты не сможешь приподнять лицо и будешь все время ударяться головой о землю. Добравшись доверху, ты снова откроешь глаза и увидишь, что на тебя надвигается какое-то пятно (ты теперь видишь только пятна), и тебе захочется улыбнуться, ты подумаешь – боже мой, это Лаура. Но улыбка твоя застынет, превратится в гримасу удивления, потому что пятно остановится возле тебя, держа какой-то металлический предмет. Ты необыкновенно отчетливо увидишь карабин; тебе даже покажется, что это коллаж, выполненный на сумеречном сером фоне каким-то талантливым мастером. Ты закроешь глаза и представишь себе, что услышишь сначала разрыв шрапнели, а потом почувствуешь, как пуля уводит тебя из жизни. Ты еще молча заплачешь по Лауре, по её одиночеству, по миру, который ты покидаешь; но до слуха твоего донесется не выстрел, а только рыдания какого-то человека, который скажет в слезах: «Брат, бедный мой брат», не зная, что ты уже не сможешь его услышать. Хавьер, ты уже не сможешь услышать.
Лаура:
Ты станешь успокаивать отца, пока солдат будет тебе советовать уходить как можно скорее в горы, говоря, что он и так рискует головой. Ты спросишь – и вся твоя жизнь будет в этом вопросе – остался ли кто-нибудь в живых. Солдат скажет, что все погибли и что сержант со взводом солдат идет сюда берегом реки, чтобы сжечь хижину и увести старика с дочерью. Твой отец попытается остаться, говоря, что он стар и ни в чем не виноват. Солдат скажет ему, что рассчитывать на милосердие не приходится и что в опасности окажется и твоя честь, Лаура. Ты возьмешь узелок с двумя-тремя платьями, которые у тебя есть, и, поблагодарив солдата, выйдешь из дому. Отец поспешит за тобой, прося обождать. Проходя садом, ты поднесешь руку к животу и подумаешь, что Хавьер, единственный мужчина, которого ты любила, не умер, что жизнь его бьется в твоих жилах, что пройдет немного времени – и ты будешь питать его своим молоком, одевать и учить всему, чему сумеешь; этому «своему Хавьеру» ты расскажешь – подумаешь ты, пробираясь по лесу, – о Хавьере, о его доброте, о том, чем он
