Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Любить ее? Нет, ни за что! Не хочу, не могу даже думать об этом. Одиночество, проклятая война, мальчишеская удаль и всякие там мечты о будущем – вот в чем причина. Нет, любовь – это когда и не помышляешь о дурном, это чистая ласковая улыбка девушки, которая не прячется по углам с мужчинами. Ну… а если? Долой, прочь даже помыслы!
Люди медленно спускаются по крутому каменистому склону. Вдалеке сияет солнце, его диск выглядывает из-за ломаной линии гор. Чакеньо уже у воды. Мул вытягивает шею и принимается пить. Чакеньо торопит нас. Я вхожу обеими ногами в воду и чувствую ласкающее тепло, которое поднимается все выше и выше, по мере того как я продвигаюсь вперед. Я вижу, что Дарио продолжает внимательно изучать песчаный берег на той стороне. Все мы уже на середине реки. Командир движется теперь в центре колонны – мул его понемногу отстает.
Девочка останавливается, увидев троих солдат, – они велят ей бежать домой. Солдаты залегли на высоком каменистом выступе и ждут, глядя, как оседает пыль на склоне.
Дарио все ходит и ходит по берегу. Непонятный след на песке заставляет его насторожиться. След ведет к дуплу в огромном подгнившем стволе. Дарио наводит на дупло винтовку и оглядывается: растянувшись по широкому броду, партизаны переходят реку. Выше, на вершине холма внимательный взгляд Дарио улавливает короткий блеск. В какую-то долю секунды Дарио все понимает.
– Назад, назад! – кричит он и стреляет по дуплу.
Командир вздрагивает от свиста пуль. Он видит, как у его ног ныряют в воду и всплывают хромированные существа. От их металлических длинных щупалец отрываются какие-то светящиеся юркие блики. Существа окружают его, с необъяснимым отчаянием пытаются что-то сообщить. Все кружится в световом вихре, из него возникают гибкие щупальца и стараются утянуть его корабль подальше от сверкающего смерча.
Стреляем без роздыха, чтоб их. И я стреляю. Убиваю. Наконец-то дождался я своего часа; не зря, значит, столько времени просидел, не шевелясь. Отсюда мне хорошо видно, как бородач, ведущий под уздцы мула, на котором сидит их начальник, начинает метаться, что-то кричит и стреляет куда попало. Прицеливаюсь в него, не торопясь, – ведь я действую наверняка – и он падает в воду. Я бью их яростно и без промаха, как можно бить из засады. Так вам и надо, собаки, радуется капитан. Все кричат и палят, никем не считанные гильзы устилают землю. Смерть предателям-капиталистам, кричат бородачи и, крутясь волчком, стараются вырваться, а уйти некуда. Сверху наши поливают реку из пулеметов. Хорошо смотреть на это, Какаду; вовек не забуду, как пули поднимали брызги, раскалывали камни и того лучше – впивались в тела, а из них хлестала кровь, и вода в реке делалась красной. Раненый мул пронзительно кричит, а человек на нем словно очнулся от сна: глядит по сторонам и поднимает руки – хочет снять с себя какой-то груз, нам не видать, какой. Взять этого живым, кричит капитан, он – главный, а тот падает замертво, ведь ребята на скале не слыхали и все палили, не помня себя от радости и восторга.
Раздается последний выстрел, уже ненужный. Солдаты сидят еще какое-то время в укрытии. Утренний ветерок уносит запах пороха. Наступает полная тишина, ее лишь слегка нарушает плеск воды, омывающей трупы и полоску прибрежной земли.
Мы вздрагиваем от громкого голоса – капитан дает команду: велит нам подобрать трупы. Лезем в воду. Я тащу тело бородача с изуродованным пулями лицом и простреленной грудью.
Солдаты подбирают трупы партизан и укладывают их на песке в один ряд, лицом в небо. Капитан принимается считать.
– Четырнадцать! – говорит он.
– Значит, одного не хватает, – говорит сержант.
– Будем искать. Берите шестерку солдат и отправляйтесь по берегу вниз, пока его не обнаружите. Необходимо ликвидировать всех до одного. Тогда у нации перестанет болеть голова, – говорит капитан, потирая руки.
Человек шевелит головой. Он лежит, прижавшись щекой к песку. Приоткрыв глаза, человек смотрит, как вода, ударяя о скалу, взбивает зеленоватую пену. Он пытается встать, но острая боль в плече мешает ему поднять свое тело. «Я ранен», – мелькает у него в голове.
Трое солдат бредут вдоль одного берега; трое солдат и сержант вдоль другого. Они движутся медленно, тщательно оглядывая спокойную гладь реки и прибрежный песок. Кажется, что вода и не бежит вовсе, что она остановилась. Чуть поодаль от солдат низко над водой кружатся птицы-рыболовы. Один солдат останавливается и подбирает с песка какой-то черный мокрый предмет. Показывает его сержанту.
– Это тетрадь, – говорит сержант, пытаясь перелистать размокшие странички, но они рвутся при малейшем прикосновении. На некоторых страницах чернила расплылись настолько, что прочесть запись уже невозможно.
Хочу пошевелить пальцами, но они мне не повинуются. Напрягаю все силы, чтобы перебраться в тень. Слишком печет солнце, невозможно лежать здесь, на раскаленном песке. С величайшим трудом, превозмогая боль, устанавливаю, что пуля угодила мне в плечо, раздробила кость. Кровотечение не унимается. Когда мне, наконец, удается дотащиться до тени, я делаю маленькую передышку и сажусь. Рука свисает, как лишний кусок мяса, как ветка, едва держащаяся на стволе, готовая вот-вот отвалиться. Я уже потерял много крови, а она все течет и течет. Оборачиваюсь и вижу красный след, который тянется от реки до моего убежища. «Если придут солдаты, они тут же со мной расправятся», – думаю я, стягивая с себя рубаху, чтобы наложить жгут и остановить или хотя бы уменьшить кровотечение.
Сержант усаживается на камень и принимается читать тетрадь. Я думаю о тебе, Какаду, и о Кобылице тоже. Обоим я поклялся исполнить долг друга и не подвел вас, но я хочу отдать свой долг с лихвой, Какаду. Меня всего колотит от радости, эта лихорадка забралась мне в жилы, и по ним разливается приятное тепло, согревая мне сердце. Я хочу во что бы то ни стало сам отправить на тот свет человека, которого мы ищем. Тогда моя совесть успокоится, я расквитаюсь и за то, что было у меня с Кобылицей; хотя я ведь такой же мужчина, как ты, Какаду, и все другие; да и Кобылица – женщина, которая этим живет, ей тоже не понравится, если мы, мужчины, позабудем, что ее дело ублажать нас. Сержант радуется, как любящий отец, которого жена осчастливила двойней, и говорит, что есть, есть кое-какие следы и надо сообразить, как действовать дальше.
Ткань рубахи пропитывается кровью. Мои силы немножко восстановились. Доползаю до воды и смачиваю рубаху. Делаю себе жгут. Постепенно кровь
