Мария Грей - Мой отец генерал Деникин

Шапрон дю Ларре возвратился к более отдаленному прошлому.

«Когда, с первых же дней русской революции, началась трагедия русского офицерства, забрасываемого потоками грязи, […] восстал всей силой своего мощного духа генерал Деникин, бросивший прямо, честно, публично, на заседании в Ставке обвинение в лицо всесильному тогда Керенскому. […] Порыв, чуждый всякой мысли о себе. Это было в то время, когда Вы, оставаясь верным себе, послали телеграмму генералу Корнилову, бывшему тогда Главкомом 8-й армии, с просьбой о выдвижении Вас с поста командира бригады на пост начальника дивизии, после неудачных хлопот о том же в Ставке, как видно из телеграммы, которая в данный момент находится в папках с некоторыми бумагами генерала Корнилова.

[…] Вы, сознавая приближение конца, кричали, что Ваш величайший грех — это Ваше исключительное честолюбие, которому Вы всю свою жизнь приносили в жертву решительно все и вся. Вы клялись, что Вы каетесь с полной искренностью и что, если Вам Господь дарует жизнь, Вы отбросите от себя навсегда Ваше честолюбие… и что же после? Ваше письмо генералу Деникину…

Вы Бога обманули, генерал!»

Вечером 4 апреля 1920 года бывший главнокомандующий ВСЮР, подписав последний приказ, простился с офицерами своего штаба. Вся атмосфера прощания — напряженные лица, сочувственные взгляды — не предполагала официальной речи, и тем более исторических фраз. Деникин в полном молчании пожал руки, обменялся тремя русскими поцелуями с наиболее близкими друзьями, спустился в зал, где собрались офицеры его охраны. Это были в основном ветераны, чьи многочисленные раны не позволяли им принимать активное участие в боевых действиях. Деникин знал их всех по именам, общие воспоминания двух первых походов сплотили их со своим главнокомандующим. Они держали себя не столь натянуто по сравнению с офицерами штаба, меньше скрывали свои чувства, некоторые, отбросив ложный стыд, плакали. Деникин с трудом держал себя в руках. Один однорукий офицер обратился к нему:

— Почему, Ваше высокопревосходительство?.. Почему?.. Чувствуя комок в горле, генерал сделал над собой усилие и ответил:

— Сейчас мне очень трудно Вам это объяснить. Когда-нибудь Вы поймете…

Деникин не в состоянии был больше говорить и ускорил свой отъезд. Он вышел из зала, высоко неся голову, в его походке чувствовалось что-то механическое.

На улице его ждал Романовский. Сев в автомобиль, они направились к британской миссии. Здесь встретили Хольмана. К пристани представители Белой армии ехали в нескольких автомобилях. Два военный судна, одно английское, другое французское, были готовы сняться с якоря. Был выстроен почетный караул солдат союзнической миссии. Генералы прошли вдоль шеренг этого караула, на солдатах которого не было ни одного русского мундира.

Французы пригласили Романовского подняться на свой корабль. Хольман задержал его.

— Не оставляйте вашего начальника одного!

Генерал для поручений Шапрон дю Ларре и три или четыре офицера, которым удалось добиться разрешения сопровождать Деникина, поднялись на французский миноносец. На корабле, где находились Деникин, Хольман и Романовский и который первым поднял якорь, развевался государственный флаг Соединенного королевства. Спустилась ночь. Стоя на сходнях, бывший главнокомандующий смотрел, как берег постепенно теряет свои очертания. Когда последний луч солнца, позволяющий ему разглядеть удаляющуюся русскую землю, исчез, он спустился в свою каюту.

Набережная Константинополя. Деникина встречают русский и британский атташе. Последний подбегает к Хольману и произносит нервным шепотом несколько фраз. После публикации в печати писем Врангеля к Деникину и его критических замечаний в адрес бывшего главнокомандующего атмосфера в русском посольстве стала невыносимой… Хольман, обратившись к Деникину, выразил ситуацию в следующих словах:

— Было бы лучше, если бы мы с Вами прямо отсюда направились на борт «Мальборо».

Деникин повернулся к русскому военному атташе Агапьеву:

— Я прошу сказать мне прямо, не вызовет ли наше присутствие в посольстве каких-либо… политических проблем.

Агапьев сделал вид, что не совсем понял вопроса. Генерал сказал с некоторым раздражением:

— Я поставлю свой вопрос по-другому: может быть, вы не располагаете местом, чтобы разместить нас на ночь?

— Вы, вероятно, шутите, Ваше высокопревосходительство! Вы прекрасно знаете, что мы вас ждали!

Деникин и Романовский распрощались с Хольманом и сели в автомобиль военного атташе.

Вот уже три недели Ася, ее дочь, няня, дед и двое детей генерала Корнилова — Георгий и Наталия — ютились в двух комнатах посольства.

«Увидев в дверях мужа и Романовского, — вспоминает Ася, — я была потрясена выражением их посеревших лиц, потухших глаз. Но, заметив Марину, Иван Павлович начал улыбаться и протянул к девочке руки. Она подбежала к нему на своих нетвердых ножках и, взлетев на его руках к потолку, закатилась от смеха».

Кто-то постучал в дверь. Деникин открыл сам. На пороге стоял посол. Он попытался объяснить, что все помещения превращены в настоящий центр по приему сотен беженцев и что в связи с недостатком места ему кажется трудным… Деникин сухо прервал его:

— Мы не собирается напрашиваться на ваше гостеприимство!

Он закрыл дверь под носом у дипломата. Решение было принято — не медля ни минуты подняться на борт «Мальборо». Шапрон дю Ларре еще находился в море, и за машиной пошел Романовский. Деникин опустился на один из трех стульев, стоявших рядом с единственным столом, охватил голову руками. Дверь вновь без стука открылась. Появился полковник Энгельгард — бледный, с искаженным лицом:

— Ваше высокопревосходительство… Генерал Романовский убит!

Первый раз в жизни Деникин упал в обморок.

В то время как с помощью Агапьева, Энгельгарда и других тут же подоспевших офицеров Деникина перенесли на кровать его жены, в то время как Ася мочила платки в тазе с холодной водой и прикладывала их к вискам и лбу своего мужа, а няня занималась закатившейся от плача Мариной, в то время как коридоры заполнялись людьми в штатском и в военной форме — в зале врач беспомощно склонился над телом убитого генерала. Наталья Корнилова стояла рядом. Плача она сняла с шеи Романовского золотую цепочку с иконкой и крестиком. Поднявшись по лестнице, она вошла в комнату Аси и протянула ей окровавленные драгоценности.

— Это… его бедной жене…

Ася положила их в тазик с водой, вода тут же окрасилась в красный цвет. Натали зарыдала.

— Они убили его! Они попали ему прямо в сердце!