Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Я прочел каталог и на середине листочка написал, кто я такой, как я был арестован, о неосведомленности в своем преступлении и о надежде, что вскоре я возвращусь к себе. По получении новой книги отец Бальби мне написал письмо на шестнадцати страницах. Граф Асквин ничего мне не писал. Этот монах развлек себя тем, что описал мне всю историю своих несчастий. Он был в Пьомби уже четыре года, потому что, заимев трех бедных дочерей, чистых, внебрачных, он их крестил, дав им свое имя. Его отец настоятель первый раз его поправил, во второй пригрозил, а на третий направил жалобу в Трибунал, который его заключил в тюрьму; и отец настоятель каждое утро отправляет ему обед. Его защита занимала половину письма, вся заполненная сотней жалоб. Его настоятель, говорил он, как и Трибунал, — настоящие тираны, которые, по совести, не имели никакого права. Он говорил, что поскольку уверен, что те бастарды от него, он не может лишить их преимуществ, которые они могли бы извлечь из его имени, и что их матери вполне порядочные, хотя и бедные, потому что до него не знали ни одного мужчины. Он заключал, что совесть его обязывает объявить своими этих детей, которых эти честные девушки принесли ему, чтобы избежать клеветы, будто они от других, а также что он не может противиться своей природе и чувствам отца, которые он ощущает по отношению к этим бедным невинным крошкам. Нет никакого риска, говорил он, что его настоятель будет повинен в том же грехе, что и я, потому что его благочестивая нежность проявляется только по отношению к его школьникам.

Мне не нужно было ничего более, чтобы понять этого человека: оригинал, чувственный, дурной резонер, злой, глупый, неосторожный, неблагодарный. Написав мне в своем письме, что он был бы несчастен без компании графа Аспина, которому семьдесят лет, без книг и без денег, он употребил две страницы для перечисления своих горестей и жалоб на свои недостатки и нелепости. Вне тюрьмы я бы не стал отвечать человеку таких качеств, но тут я нуждался в поддержании общения с любым. Я нашел в кармашке книги карандаш, перья и бумагу, что дало мне возможность писать со всеми удобствами. Весь остаток его письма был посвящен истории всех заключенных Пьомби, которые здесь пребывали за те четыре года, что он здесь. Он сказал, что стражника, который по секрету покупал ему все, что он хочет, зовут Николас; тот также говорил ему имена всех, кто здесь находился в заключении, и все, что происходило в других камерах, и, чтобы убедить меня в этом, он рассказал мне все, что знал о дыре, которую я сделал. «Вас перевели оттуда, сказал он, — чтобы поселить там патриция Приули „Великого Хана“[66], и Лорен потратил два часа на то, чтобы зачинить дыру, проделанную вами с помощью плотника и слесаря, которым он приказал молчать под страхом смерти, как и всем своим стражникам. Николас заверил меня, что еще день, и вы бы убежали с помощью средства, о котором было много разговоров, и из-за которого Лорена бы удушили, потому что оно было совсем простое, и хотя он показывал удивление при виде дыры и показывал, что разозлен на вас, все же только он мог передать вам инструменты, чтобы проломить пол, и вы должны были их ему вернуть обратно. Николас мне также сказал, что г-н де Брагадин предложил ему тысячу цехинов за то, что он поможет вам бежать, и что Лорен хвалился, что может получить эти деньги и не потерять своего места, благодаря протекции г-на Диедо, друга его жены. Он также мне сказал, что ни один стражник не осмелится доложить секретарю о том, что произошло, из опасения, что Лорен выпутается и отомстит доносчику, выгнав его с работы. Я прошу вас мне довериться и рассказать в деталях историю этого происшествия, и особенно, что вы сделали, чтобы достать необходимые инструменты. Обещаю, что моя сдержанность будет равна моему любопытству.»

Я не сомневался в его любопытстве, но весьма — в его сдержанности, потому что сама его просьба выдавала в нем самого несдержанного из людей. Однако я видел, что мне следует обращаться с ним бережно, потому что человек такого склада казался мне созданным специально, чтобы делать то, что я ему говорю, и он послужит для того, чтобы вернуть мне свободу. Я провел целый день в написании ему ответа, но сильное подозрение заставило меня воздержаться от посылки ему письма: я увидел, что эта эпистолярная коммерция может быть организована Лореном, чтобы узнать, кто дал мне инструменты для пробивания дыры, и где я их храню. Я написал ему в немногих словах, что большой нож, которым я проделал дыру, лежит сверху опоры окна в коридоре камеры, где я нахожусь, и куда я, зайдя, положил его сам. Эта ложная информация менее чем в три дня меня успокоила, потому что Лорен не заглядывал на опору, что он бы проделал, если бы перехватил мое письмо.

Отец Бальби написал мне, что я мог бы иметь этот большой нож, потому что, как сказал ему Николас, перед заключением в камеру меня не обыскали; Лорен это знал, и это обстоятельство, возможно, спасло бы его, если бы мое бегство удалось, поскольку, как он считал, получая человека из рук Мессера Гранде, он должен полагать, что его уже обыскали. Мессер Гранде говорил, что, видя, как я поднимаюсь с постели, он был уверен, что у меня на себе нет оружия. Он кончал свое письмо просьбой отправить ему мой нож с помощью Николаса, в котором я могу быть уверен.

Легкомыслие этого монаха меня удивляло. Поскольку я уверился, что мои письма не перехватываются, я написал ему, что не чувствую в себе сил довериться его Николаю, и что я не могу также доверить мой секрет бумаге. Между тем, его письма меня забавляли. Он сообщил мне в одном, почему содержат в Пьомби графа Асквина, который не может двигаться, потому что, помимо того, что ему семьдесят лет, он отягощен большим животом, и у него ранее была сломана нога, которая плохо срослась. Он мне сказал, что этот граф, не будучи богат, получил в Удине профессию адвоката и защищал в городском совете дела крестьян против знати, которая хотела лишить его права избираться в провинциальную ассамблею. Требования крестьян нарушали общественное спокойствие, нобли обратились в Трибунал Государственных Инквизиторов, которые потребовали от графа Асквина отказаться от своих клиентов. Граф Асквин ответил, что муниципальный закон поручил ему защищать конституцию, и он им не подчинится; но Инквизиторы арестовали его, вопреки закону, и поместили в Пьомби, где он находится уже пять лет. Он получал, как я, пятьдесят су в день, но имел привилегию пользоваться своими деньгами. Этот монах, у которого не было никогда ни су, наговорил в связи с этим много плохого о своем товарище по поводу его скупости. Он рассказал, что в камере по другую сторону залы находятся два дворянина из «Семи коммун»[67], посаженных также за неподчинение, из которых старший сошел с ума, и его держат связанным. В другой камере сидят два нотариуса.