Центурионы - Жан Лартеги
— Вы капитан Клатиньи, командующий Третьей парашютной ротой, но где майор, командующий опорным пунктом?
Глатиньи почувствовал, что глупо пытаться выдать себя за рядового. Он ответил:
— Я командовал опорным пунктом. Майора не было, а я был капитаном старшим в чине.
Он посмотрел на ня-куэ, чьи глаза продолжали моргать, но выражение лица оставалось непроницаемым. Они сражались друг против друга на равных, их тяжёлые миномёты были столь же эффективны, как французская артиллерия, и воздушные силы ни разу не смогли действовать над «Марианной»-II.
От этого ожесточенного рукопашного боя, от этой позиции, которая двадцать раз переходила из рук в руки, от этой борьбы не на жизнь, а на смерть, от всех этих актов героизма, от этой последней французской атаки, в которой сорок человек смели батальон Вьетминя с высоты и выбили его из завоёванных окопов не осталось и следа на непроницаемом лице, не выдававшем ни уважения, ни интереса, ни даже ненависти.
Прошли те дни, когда победившая сторона отдавала честь побеждённому гарнизону, который храбро сражался. Здесь не было места военному рыцарству или тому, что от него осталось. В беспощадном мире коммунизма побеждённый был источником зла и оказывался низведён до положения человека, осуждённого негласным законом.
Кастовые принципы оставались в силе вплоть до апреля 1945 года. Су-лейтенант де Глатиньи командовал тогда развед-взводом под Карлсруэ. Он взял в плен немецкого майора и привёл к своему командиру роты, де В…, который также был его кузеном и принадлежал к той же военной породе мелких дворян, которые в свою очередь были разбойниками с большой дороги, крестоносцами, королевскими коннетаблями, маршалами империи и генералами республики.
Командир роты разместил свой штаб в домике лесника. Он вышел поприветствовать пленного. Они отдали честь и представились — помимо всего прочего майор сделал себе громкое имя в Вермахте и доблестно сражался.
Де Глатиньи поразило большое сходство между этими двумя: такие же проницательные глаза, глубоко посаженные в глазницах, та же элегантная церемонность манер, те же тонкие губы и выдающийся клювастый нос.
Он не понимал, что и сам похож на них.
Было очень ранее утро. Майор де В… пригласил де Глатиньи и его пленного позавтракать с ним.
Немец и француз совершенно непринуждённо, так как оказались среди людей своей касты, обсуждали различные места, где они могли бы воевать друг против друга с 1939 года. Для них не имело значения, что один был победителем, а другой — побеждённым, при условии, что они соблюдали правила и храбро сражались. У них было чувство уважения друг к другу и, более того, чувство дружбы.
Де В… отвёз майора в лагерь военнопленных на собственном джипе и, прежде чем распрощаться, пожал ему руку. Как и де Глатиньи.
Командир батальона ня-куэ, слушавший «боя»-переводчика, пока тот переводил ответ де Глатиньи, теперь отдал приказ. Бо-дои положил винтовку, подошёл к капитану и достал из кармана длинный белый нейлоновый шнур — парашютную стропу. Он завёл руки де Глатиньи за спину и с большой осторожностью связал ему локти и запястья.
Де Глатиньи пристально посмотрел на ня-куэ, и ему показалось, что эти полузакрытые глаза похожи на щели в забрале, через которые на него смотрит кто-то гораздо менее властный. Триумф практически опьянил его. Ещё немного и он больше не сможет контролировать себя. Ему придётся расхохотаться или ударить пленного.
Но щели в забрале закрылись, и ня-куэ негромко заговорил. Бо-дои, снова взявший ружье, жестом пригласил француза следовать за ним.
Несколько часов де Глатиньи тащился по траншеям, по колено в грязи, двигаясь против течения колонн занятых работой специалистов-термитов. Там были солдаты-термиты, каждый со своим шлемом из пальмового волокна, украшенным жёлтой звездой на красном поле; кули-термиты мужского или женского пола, одетые в чёрное, которые рысили под вьетнамским коромыслом или тайскими корзинами. В какой-то момент он миновал колонну, несущую в корзинках горячий рис.
Все эти термиты казались совершенно одинаковыми, на их лицах не было никакого выражения, даже одного из тех примитивных чувств, которые иногда нарушают непроницаемость азиатских черт: страха, довольства, ненависти или гнева. Ничего. Единое чувство безотлагательности толкало их к общей, но таинственной цели, которая лежала за гранью нынешних боёв. Этот улей бесполых насекомых, казалось, управлялся дистанционно, как будто где-то в глубине этого замкнутого мира находилась чудовищная королева, своего рода центральный мозг, который действовал как коллективное сознание термитов.
Сейчас де Глатиньи чувствовал себя одним из тех исследователей, выдуманных писателями-фантастами, которые с помощью какой-то машины времени внезапно погружаются в чудовищную минувшую эпоху или в ещё более ужасный мир грядущий.
Он с трудом удерживал равновесие в грязи. Сопровождавший его часовой повторял: «Мау-лен, мау-лен, ди-ди, ди-ди».
Его остановили на перекрёстке двух ходов сообщения. Бо-дои переговорил с командиром поста, молодым вьетнамцем, который носил американский брезентовый ремень и кольт.
Он посмотрел на француза с почти дружеской улыбкой и спросил:
— Вы знаете Париж?
Де Глатиньи начал видеть конец своего кошмара.
— Конечно.
— А Латинский квартал? Я был студентом юридического факультета. Каждый день ходил в ресторанчик «Пер Луи» на улице Декарта и частенько сидел на террасе в «Капуладе».
Де Глатиньи тяжело вздохнул. Машина времени вернула его в мир сегодняшнего дня, рядом с этим молодым вьетнамцем, который несколько лет бродил про тем же улицам и посещал те же кафе, что и он.
— А кабаре «Цыганское» на улице Кюжа ещё осталось? — спросил его вьетнамец. — Я прекрасно провёл там время. Была девушка, которая там танцевала… и я чувствовал, что она танцует только для меня.
Бо-дои, который не понимал ни слова из этого разговора, начал терять терпение. Студент с кольтом опустил глаза и другим, резким и неприятным тоном сказал французу:
— Теперь вам пора двигаться дальше.
— Куда они меня ведут?
— Я не знаю.
— Не могли бы вы сказать бо-дои, чтобы он ослабил свои путы, пальцы совсем онемели.
— Нет, это невозможно.
Затем он повернулся спиной к де Глатиньи. Студент снова превратился в термита и ушёл, скользя по глубокой грязи.
Он никогда не выберется из этого муравейника, никогда больше не увидит Люксембургский сад весной, не увидит девушек с юбками, развевающимися вокруг бёдер, и с книгами, зажатыми под мышкой.
Пленный и его конвоир двинулись за «Беатрис» — опорный пункт Легиона, доминирующий на северо-восточном выходе из котловины Дьен-Бьен-Фу. «Беатрис» пала в ночь с 13 на 14 марта, и джунгли уже начали вторгаться в заграждения из колючей проволоки и разрушенные укрытия.
Когда они вышли из траншеи, позади разорвалась мина. В штабе генерала де Кастра всё ещё действовало единственное орудие, и теперь
