Центурионы - Жан Лартеги
— Я хочу пить, — повторял он, — я ужасно хочу пить, господин капитан.
Единственный ответ, который мог дать де Глатиньи, был ложью:
— Мы отвезём тебя на «Марианну»-III, там есть врач.
Глупо было полагать, что кто-то, столкнувшись с потерями, сможет прорваться через позицию вьетов между двумя опорными пунктами. Даже малыш знал это, но теперь он был готов поверить в невозможное. Он слепо верил обещаниям своего капитана.
— Я хочу пить, — повторил он, — но я определённо могу продержаться до рассвета. Вы помните, господин капитан, в Ханое, в «Нормандии», те бутылки пива — такие холодные, что все запотели? Это как прикасаться к куску льда.
Де Глатиньи взял его за руку. Он скользнул пальцами вверх по запястью, чтобы нащупать слабеющий пульс. Долго страдать малыш не будет.
Лакад ещё раз или два крикнул, чтобы ему принесли пива, и пробормотал девичье имя — Алин, — имя маленькой невесты, которая ждала его в своём деревенском домике, маленькой невесты выпускника Сен-Сира, смышлёной, весёлой и совсем небогатой, которая последние два года носила по воскресеньям одно и то же платье.
Его пальцы ещё глубже погрузились в грязь. Буафёрас украдкой подошёл к де Глатиньи, который всё ещё склонялся над телом.
— Семь выпусков Сен-Сира уничтожены в Индокитае. Это слишком, де Глатиньи, когда в результате — поражение. Будет трудно оправиться от такого истощения нашей рабочей силы.
— Мальчик двадцати лет, — сказал де Глатиньи. — Двадцать лет надежды и энтузиазма мертвы. Это чертовски большой капитал, чтобы его выбрасывать, и его нелегко вернуть. Интересно, что думают об этом в Париже?
— Они как раз сейчас выходят из театров.
Вьеты атаковали снова с первыми лучами. Оставшиеся в живых на «Марианне»-II видели, как они выходили друг за другом из отверстий в своих крытых траншеях. Затем силуэты начали появляться и исчезать, быстро перемещаясь, подпрыгивая и отпрыгивая, как резиновые мячики. Не было сделано ни единого выстрела. Де Глатиньи отдал приказ оставить остатки боеприпасов для последней контратаки.
У капитана в руке была граната Миллса. Он выдернул чеку, прижимая ладонь к рычагу.
«Всё, что мне нужно сделать, — размышлял он, — это бросить её себе под ноги, как только вьеты окажутся на мне, и сосчитать до пяти; тогда мы все вместе покинем этот мир — они и я одновременно. Я умру в истинных традициях, как дядя Жозеф в тысяча девятьсот сороковом году, как мой отец в Марокко и дед у Шмен-де-Дам. Клод присоединится к чёрному батальону офицерских вдов. Её там приветят, она будет в хорошей компании. Мои сыновья отправятся в Ла-Флеш, а дочери — в Почётный легион[9].
Суставы его пальцев, сжимавших гранату, заныли.
Менее чем в десяти метрах трое вьетов, выстроившись гуськом, только что проскользнули в блиндаж. Он мог слышать, как они подбадривали друг друга, прежде чем предпринять следующий набег, который приведёт их прямо к нему.
— Один, два, три…
Он швырнул гранату в блиндаж. Но поднял голову и плечи над линией горизонта и вызвал несколько пулемётных очередей. Граната взорвалась, и в воздух полетели куски земли, клочки одежды и мяса.
Он распластался в грязи. Рядом, справа, он услышал провинциальный говор сержанта Мансара:
— Теперь взяли они нас, ублюдки. Палить по ним больше нечем.
Де Глатиньи сорвал с себя знаки отличия, он мог хотя бы попытаться выдать себя за рядового. Будет легче сбежать… когда придёт время. Затем растянулся в яме на боку; всё, что он мог теперь сделать — дождаться опыта, который, по словам Буафёраса, был так интересен.
Взрыв гранаты в его блиндаже заставил его покинуть греко-латино-христианский цивилизованный мир. Когда он пришёл в себя, то оказался на другой стороне… среди коммунистов.
Чей-то голос кричал в темноте:
— Вы полностью окружены. Не открывайте огонь. Мы не причиним вам вреда. Поднимитесь и держите руки в воздухе.
Этот голос произносил каждый слог отдельно, как звуковая дорожка плохо дублированного ковбойского фильма.
Голос приблизился; теперь он обратился к де Глатиньи:
— Вы живы? Ранены? Мы позаботимся о вас, у нас есть медикаменты. Где ваше оружие?
— У меня ничего нет. Я не ранен, только контужен.
Де Глатиньи пришлось сделать огромное усилие, чтобы заговорить, и он с удивлением услышал собственный голос, с трудом узнавая его, как в тот раз, когда слушал запись своего выступления по Сайгонскому радио.
— Не двигайтесь, — продолжал голос, — скоро появится военный санитар.
Де Глатиньи пришёл в себя в длинном узком укрытии в форме туннеля. Он сидел, прислонившись голой спиной к земляной стене. Перед ним сидел на корточках ня-куэ и курил какой-то вонючий табак, завёрнутый в кусок старой газеты.
Туннель освещался двумя свечами, но каждый ня-куэ, проходивший мимо, то и дело включал и выключал свой электрический фонарик. Капитан распознал трёх вьетнамских парашютистов, бывших на Марианне II, те сидели в такой же позе, как и он сам, прислонившись к стене. Они мельком взглянули на него и отвернулись.
Ня-куэ был с непокрытой головой, его верхнюю губу обрамляли два симметричных пучка из двух или трёх длинных встопорщенных волосинок. На нем была форма цвета хаки без каких-либо опознавательных знаков и, в отличие от других вьетов, на ногах у него не было парусиновых туфель, а пальцы ног сладострастно шевелились в тёплой грязи убежища.
Попыхивая сигаретой, он произнёс несколько слов, и бо‑дои с гибким и извивистым позвоночником «боя» склонился над де Глатиньи:
— Командир батальонга спрашивает вас, где находится французский майор, командующий опорным пунктом.
Де Глатиньи среагировал как потомственный офицер, он не мог поверить, что этот ня-куэ, сидящий на корточках и курящий вонючий табак, был, как и он, командиром батальона с тем же званием и теми же обязанностями. Он указал на него:
— Это ваш командир?
— Это он, — сказал вьет, почтительно кланяясь в сторону вьетминьского офицера.
Де Глатиньи подумал, что его «коллега» похож на крестьянина из Верхнего Корреза, чью прародительницу изнасиловал приспешник Аттилы. Его лицо не было ни жестоким, ни умным, скорее хитрым, терпеливым и внимательным. Ему показалось, что он увидел улыбку ня-куэ и две узкие щёлочки его глаз, которые прищурились от удовольствия.
Итак, это был один из офицеров 308-й дивизии, лучшего подразделения всей Народной армии; именно этот деревенщина с рисовых полей побил его, де Глатиньи, потомка одной из великих военных династий Запада, для которого война была профессией и единственной целью жизни.
Ня-куэ произнёс три слова, выпустив клуб вонючего дыма, и переводчик подошёл к вьетнамским парашютистам, чтобы расспросить их. Ответил только один из них, сержант, и движением подбородка указал на
