Воспоминания самарского анархиста - Сергей Николаевич Чекин
Обещания сытых хлебов для народа при одновременном изобилии сытых хлебов для господствующего меньшинства, когда счастье одних строится на несчастье других — общество, народы по мере развития неравенства в хлебах и свободы мысли (духа) поймут, что для счастья всех и каждого необходимо упразднить всякую государственную и частную собственность на хлебы, свободу мысли, братство и равенство на жизнь, и чем быстрее это совершится, тем человечнее будет жизнь на Земле.
[Под соломенной крышей]
Петр Петрович помолчал минут десять и продолжил.
Родился я в доме под соломенной крышей в селе, что в тридцати верстах от Волги на восток и шестидесяти от областного города на север. Жители Старотопного[22] расселились по обоим берегам речушки Быстрянки, превращенной в два больших пруда мельничными плотинами, а с восточной стороны села с севера на юг протекает река Зигзага. С северо-запада село окружали небольшие горы, поросшие чернолесьем, а с юго-востока за рекою Зигзагой раскинулась низменность с полями, лугами, озерами, перелесками и бором. Многие десятки лет наше село было волостным центром, чем отличалось от других сел и еще тем, что имелись ремесленная школа, шестиклассная земская школа, две водяных мельницы, церковь, больница, три магазина и по средам большие базары[23].
Большой мост на Быстрянке разделял наше село на большую, северную часть — Матюнинское и Нефедьево общество и южную — Сергеевское общество, по именам трех бывших когда-то крепостников-помещиков[24]. За рекой Зигзагой на северо-восток и юго-восток землями и угодьями владели помещики и мелкопоместные дворяне, бывшие дворовые Екатерининских времен, владевшие участками от тридцати до ста двадцати десятин.
Старотоповцы в массе своей жили небогато, так что-то между середняками и бедняками, и небольшая часть имелась полукулацких хозяйств. Земельные наделы — душевые небольшие, малые, а потому многие старотоповцы на арендных условиях и испольщины брали землю у дворян. Сами же дворяне занимались небольшими посевами земли: землю они не любили, предпочитали сдавать ее в аренду, испольщину и брали за плату на отгул овец, быков, а потому жили не богаче крестьянина-середняка.
Но помещики сами засевали свою землю через управляющих и наемных рабочих, и если б не аренда и испольщина земли у обленившихся и обедневших дворян, то большинство старотоповцев не имели бы своего хлеба до нового урожая. Я хорошо помню, как зимой приезжал к отцу дворянин Михин и дешево сдавал в аренду несколько десятин вперед на три — шесть лет и скромно курил махорочную самокрутку[25].
Мой отец родился где-то в Симбирской губернии в селе Палихе[26] на зимнего Николу[27] в 1858 году, то есть еще в крепостное время. Мать часто почему-то называла отца Ермаком, видимо, за внешнее сходство: средний рост, черный цвет волос, коренастую фигуру. Отец никогда нам не рассказывал о своей родословной, но из рассказов его матери — моей бабушки Алены я узнал, что мой дед Павел и прадед были крепостными крестьянами. Когда бабушка овдовела, то ее с двумя дочерьми и тремя сыновьями тамошний барин по какой-то сделке передал нефедьевскому барину[28]. Мой отец остался с матерью, а два брата его, Виктор и Алексей, уже взрослые уехали на жительство в село Кривое Озеро — Тухловку нашей же области, где крестьянам предоставлялись большие наделы земли на одну душу[29].
С неуловимой быстротой проносятся мысли о далеких годах и почему-то так милых теперь. Вижу отца и мать в неустанной работе с раннего утра до позднего вечера из года в год и так всю жизнь, вижу родных и товарищей детства, юности, отрочества и зрелых лет.
Много бед и горя пришлось на долю матери отца: земли мало, хлеба не хватало, чтоб досыта накормить семью в пять человек одной без мужа, погибшего тридцати лет на барской работе. Шли годы, повзрослели и заневестились сестры отца Феня и Люба — Феня вышла замуж за Мусатова Даниила Петровича в нашем селе в Матюнинское общество, а Люба за Красильникова в Кобельму. Потом женился и мой отец на Шавариной[30] Дарье Егорьевне из Сергеевского общества, а ее сестра Паша вышла замуж за Большакова Лаврентия Петровича в Матюнинское общество.
Когда я начал помнить своих родных, то к тому времени было четыре близких семьи к нашей: Мусатовых, Большаковых, Красильниковых, моего крестного Терехина Ивана[31] и [его брата] Семена, и изредка бывали дяди мои Виктор и Алексей из Кривого Озера — Тухловки. С годами эти семьи множились, появились двоюродные, троюродные братья, сестры, племянники и племянницы.
Из рассказов бабушек, по матери Акулины, а по отцу Елены, я узнавал о житье-бытье крепостных, об их ужасной жизни рабов, больше кнута, чем пряника. После освобождения от крепостного права часть ее [Акулины] родственников Шавариных уехали на жительство в Тифлис и Украину и один из них, племянник-инженер ежемесячно высылал ей по три рубля, когда она стала стара и слепа. Жила она больше в семье у меньшей дочери Паши. Иногда бабушка (раза два-три в год) приходила в нашу семью. Часто мать посылала меня за ней, и я вел ее за руку и падожок[32], так [как] она была совершенно слепа. Погостит у нас недели две-три и просит отвести ее к дочке Паше. Вязала нам чулки, варежки, лечила дегтем на ногах «цыпки». Иногда рассказывала о крепостной жизни, угощала пряниками.
Навсегда я запомнил, как в дошкольные годы тихим, теплым августовским днем вел за падожок бабушку к тете Паше, где она имела основное место жительства. Я легко и быстро шагал и тянул ее за падожок, а ее девяностолетние ноги передвигались с трудом и за мной не поспевали, и [она] просила меня идти потише, и думал я тогда: «Почему бабушка тихо идет, а вот я так легко и быстро?» Только теперь, через десятки лет понял и я, почему тогда бабушке так трудно было ходить. Но в то время мне казалось, что никогда не буду так тихо ходить и уставать.
Умерла она, когда мы все, пять
