Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Начался поиск работы, и тогда я нашел объявление Шеффилдского университета о том, что они ищут преподавателя, который мог бы создать новый курс по социологии стран «третьего мира». При том, что такого курса нет во всей Англии и поэтому его придется создавать практически на пустом месте. Непонятно было даже, с чего начинать. Я им написал, что готов попробовать. Во время собеседования меня спросили: «А почему вы думаете, что сможете это сделать?» — и я ответил: «Последние два года я работаю над вопросами, связанными с русским крестьянством начала нашего столетия, когда оно было самой крупной группой населения России. Крестьянство составляет бо́льшую часть народов каждой из стран «третьего мира». Кроме того, Россия начала XX века тоже еще во многом была страной «третьего мира». Мне кажется, что этим я в какой-то мере подготовлен к пониманию тех стран, которые я должен буду изучить и о которых должен буду говорить в курсе, связанном с «третьим миром». Ответ понравился, и меня назначили на должность преподавателя.
* * *
Встал вопрос, как обучать студентов индустриальной Северной Англии характеристикам «третьего мира» без прямого ознакомления с этими странами. Надо было спланировать совершенно новый курс. Я предложил посвятить первый год обучения (второй год программы BA) общим проблемам особенностей обществ так называемых «развивающихся стран». Я предполагал, что на второй год курса (третий год обучения в британском бакалавриате) я разделю студентов на подгруппы, каждая из которых должна будет специализироваться на определенной стране «третьего мира». Я также предполагал, что все группы в полном составе будут также работать на общем семинаре, проводящем сравнительный анализ материала. Нужна была первоначальная модель так называемой «развивающейся страны» как точка, от которой можно будет начать. Для этого я употребил как базу обобщения книгу Кеса Буке[25] про Индонезию под голландской властью, работу Александра Гершенкрона[26] по экономической истории России и книги Роберта Редфилда по крестьянству. Получалось интересно, и, конечно, обучая других, я учился многому сам. В процессе разделения студентов на подгруппы, которые во время второго года курса должны были специализироваться на разных странах, меня потрясло, что только для одной из двадцати предложенных стран не нашлось заинтересованных кандидатов. Это была Индия — бывшая «жемчужина британской короны». Мир и впрямь менялся необыкновенно быстро.
Бо́льшая часть курса была связана с крестьянством стран так называемого «третьего мира». Далее шли такие темы, как диктатуры (коррумпированные правительства, проблемы индустриализации бедных стран, внутренние изменения сельской экономики, их связь с экономикой городов, развитие железных дорог и трансформация «третьемирских» стран и т. д.). Я построил эту модель «третьего мира», и план возможной книги-учебника, сравнительной работы с эмпирическими исследованиями определенных стран, так сказать, сидел у меня в голове; до сих пор жалею немного, что не написал ее в те далекие времена. Но надо было продолжать параллельно работать над моим докторским тезисом. Приближался 1968 год, и я начал все более реагировать на его вызовы.
В Шеффилде мой курс прошел. Моя работа над ним перекликалась с материалами, связанными с Россией начала XX века, и во мне все более укреплялось мнение, что Россия на переломе столетий была «развивающейся страной» в смысле, придаваемом этому понятию в западном мире, и что только так можно ее вполне понять.
Преподавательская работа, новая для меня, мне нравилась. Студентам моя работа тоже нравилась — у меня был, так сказать, «аншлаг» на всех моих лекциях, и так продолжалось несколько лет. Что это дало моим студентам, я, конечно, не могу вполне оценить — но начал тогда задумываться об этом.
Это была та же социология, та же экономика, но имелись отличия от Иерусалимского университета. Главным из них было то, что мир мне виделся теперь шире и более многогранно. В это время, в особенности в западном академическом мире, поднималась волна неомарксизма, которая вышла на пик в 1968 году. Среди тех, кто эту тему поднимал, шла борьба между марксизмом-ленинизмом, который шел в основном от советской науки, и тем альтернативным марксизмом, который нес в себе либертарианские элементы. В этом последнем мощную роль играли итальянские, а также немецкие мыслители, которые развивали гегельянский марксизм или же формы марксизма, которые попали под влияние Сартра и левого экзистенциализма, делающего акцент на индивидуальность, а не на социальные группы. Это проходило одновременно с усилением борьбы между колониализмом и подчиненным ему населением. Начала обозначаться разница между последователями марксизма-ленинизма и сторонниками «третьемирского» марксизма, которые видели возможную победу социалистических сил не в странах с высокой индустриализацией, а в крестьянских революциях (таких, как китайская, филиппинская, мексиканская, потом вьетнамская).
CREEES
В Бирмингеме меня ждали в Центре по изучению России и Восточной Европы (CREEES — Centre for Russian, East European and Eurasian Studies), в котором мне была предоставлена стипендия. В послевоенные годы были созданы несколько таких региональных центров, нацеленных на страны вне прямого влияния Британской империи, то есть на Китай, Японию и Советский Союз. В условиях глобализации мира созрело понимание необходимости расширить цели британской системы высшего образования.
В Центре меня встретили два моих будущих супервайзера — Роберт Дэвис и Роберт Смит. Они с ходу перешли к главной теме нашей первой встречи: определению темы моей будущей диссертации. Они переадресовали этот вопрос мне: что хотел
