Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

в Вильно, позабылся совершенно). Без языка я был бы обузой в борьбе, которая предстояла, и центральной проблемой, с которой надо было разобраться, было для меня — как самым быстрым образом добиться минимального знания иврита. Я также начал продумывать вопрос следующего шага после войны. В победе я был уверен. Конечно, я мог погибнуть — фронт это предполагает. Но, если нет, я думал о том, что буду делать, когда вернусь. Альтернативами были учеба или же вхождение в кибуц. После задачи овладения ивритом, которую я ясно выделил для себя, было примерить на себя жизнь в кибуце и решить, захочу ли, вместо учебы, пойти путем, который предполагали в то время молодежные движения разных сионистских партий, то есть Хакшама («Исполнение»), в смысле, который определило израильское движение кибуцев того времени. В течение трех месяцев в Маабароте я работал на полях кибуца, в основном на поливе: тяжеловато, так как это значило беспрестанное перетаскивание — труб босиком, в глубокой грязи и под палящим солнцем. С этим я справлялся, не жалуясь никому, включая себя, — это был важный опыт. Но конфликт с руководством кибуца о днях изучения иврита, о котором я упоминал, не прошел даром. Мы поняли, насколько реалии разнятся от рассказов о коммуне справедливой и чистой жизни, которые мы слышали в Польше от посланцев движения кибуцев. Я также вспомнил из рассказов отца слоган эсеровского движения России: «В борьбе обретешь ты право свое». Ко времени, когда я ушел из кибуца на фронт, я уже четко решил, что, если останусь жив, в кибуц не вернусь.

На фронт я пришел с уверенностью в том, что мой политический активизм окончится с концом войны. Победа — и я ухожу из политической жизни. Надо добиться победы в создании Израиля, как только добьемся победы — я пойду в университет. Меня интересует наука. Военные действия, партийная работа меня не занимают. Пусть это делают те, кому интересно.

Но так не суждено было случиться. Когда мы освободились от войны, следующим естественным шагом было возвращение в политику — мы решили, что должны сказать свое слово о том, как дальше развиваться нашей стране.

Я и мои друзья по Молодой гвардии были левыми. Крайние левые шли с нами. Мы были сравнительно малой организацией, но необыкновенно энергичной — главным образом состоявшей из молодых выходцев из кибуцев и фронтовиков. Преданность делу была необыкновенной, мы горели нашей борьбой. Мы отдавали треть нашей зарплаты на нужды нашей партии. Несмотря на малочисленность, мы обладали серьезным влиянием. Нашу партию мы назвали Левосоциалистической партией Израиля. Было трудно крикнуть кому-нибудь из наших то, чем закрывали тогда рот коммунистам: «Предатели! Где вы были в борьбе за независимость!» или «Идите в Москву!». В большинстве своем мы пришли из самой активной части сионистского движения. Я сам, когда кто-то мне кричал: «Идите в Москву!» — отвечал: «Идите в Вашингтон!» Противники замолкали от удивления, ведь для многих из них такое предложение звучало как: «Убирайся в рай земной», — а я продолжал: «В Войне за независимость я был в шестом батальоне Пальмаха. А ты где был?!» После этого в воздухе зависало уважительное молчание, которое удерживалось до конца собрания. В нас была глубокая уверенность, что мы — посланцы этой страны, мы — соль земли, неотъемлемая ее часть.

В общих идеологических позициях сионистско-социалистического движения были мощные внутренние противоречия, которых нельзя было скрыть никакой риторикой. Например, целью было добиться того, чтобы евреи пролетаризировались, но, чтобы сделать это возможным, надо было не мириться с бикультурализмом, в то время как арабы продолжали быть частью населения — во имя социалистической пролетаризации! Большинство социалистически-сионистского движения принимало «теорию этапов», согласно которой мы находимся в моменте, когда мы должны создать государство, — и, значит, теперь акцентируем национальную проблематику. С созданием еврейского государства этот этап закончится и мы переключимся на цели, которые до того времени оказывались вторичными. Для сионистов-социалистов это значило, что после создания государства мы переключимся на социалистические цели. Для тех, кто создавал Левосоциалистическую партию Израиля, это будущее как раз наступило.

Часть III

Университетский мир

12. Британская академия

Два Боба и крестьянская тема

Мое обращение к вопросам, связанным с сельской Россией, было не совсем неожиданным, потому что раньше темой, избранной мною для дипломной работы бакалавриата по социологии в 1961 году в Иерусалиме, было сравнение китайской и русской крестьянской революций. За нее я получил наивысшую из возможных отметку. Так что я был не совсем оторван от темы, но и не совсем в ней.

Согласно университетским правилам Бирмингема того времени, начальные два года моей исследовательской работы определялись как период, когда я должен был «посвятить себя науке», то есть не заниматься платной работой и сфокусировать все усилия на теме своей диссертации о политической социологии крестьянства начала XX века. Также в середине 1950‑х было очень мало ученых, которые понимали и принимали мою тему как научно обоснованную или, того более, могли направить мою работу. Пришлось работать, зачастую создавая собственные концептуальные и методологические рамки, а иногда и понятия. Я работал на базе материалов, которые сам нашел, то есть для начала основываясь на трудах советских ленинистов, и это давало неудовлетворительные для меня результаты. Только когда я открыл для себя работы Александра Чаянова (изданного на английском в 1991 году), Богуслава Галенски (1987) и тех ученых, которые, по советским меркам, были мелкобуржуазными ревизионистами или того хуже — неомарксистами, — моя работа существенно продвинулась.

До того времени чем больше я пытался ответить на вопросы, меня беспокоившие, тем меньше у меня это получалось. Меня бесило, что я вкладываю столько труда, а результатов не вижу. Быть может, я вообще глуп или же стар и опоздал начинать докторскую работу (это было в 1965 году, мне исполнилось 35 лет)? Чем больше я читал статистических выкладок и аналитических работ, тем больше вскрывалось внутренних противоречий. Многое из прочитанного мной было просто неправдой — факты и заключения не сходились. Для примера: рассуждения московских ученых о единстве крестьянства и рабочего класса не сходились с историческими материалами, найденными мной. Чем дальше я продвигался, тем яснее становилось, что что-то не так. Революция произошла, и решающей силой в дни Гражданской войны было крестьянство. К тому же это не были бедные крестьяне, а, по эмпирическим данным, предлагаемым самими марксистами-ленинцами, «среднее» крестьянство, то есть самые что ни на есть «коренные». Я мучился и злился.