Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин
Я увидел впервые Моше Клейнбаума — позже он сменил фамилию на ивритское, короткое и веское «Сне» (на иврите это означает «маленькое дерево» или «куст» и отсылает к горящему кусту, который, по Библии, видел Моисей). В предвоенное время он был в Польше одним из молодых вождей сионистского движения, к которому принадлежал мой отец, — так называемых Общих сионистов, то есть либерального крыла этого движения. Мы встретились за нашим семейным столом в Вильно, где он появился в столице миснагдов, чтобы выступить на собрании. Я увидел его в следующий раз в Израиле. Он был к тому времени вождем левого крыла Мапам и членом кнессета.
Во втором расколе Мапам Сне сыграл решающую роль как вождь крайне левых. Во времена антибританской борьбы он был одним из маленькой группы руководителей сионистского движения Палестины, политически в самом центре этой группы, занимая во главе Ха-Гана пост, который приравнивался к министру обороны евреев страны. Он ушел с этого поста после конфликта с членами своей партии. Дальше произошла метаморфоза, удивившая практически всех. В своих взглядах Сне резко повернул налево и присоединился к создающейся партии Мапам, став членом парламента 1951 года от ее имени. В период расколов он сыграл решающую роль как член этой партии.
В условиях назревающего кризиса Мапам я просил от имени Молодой гвардии встречи со Сне. Мы встретились в Иерусалиме, в здании парламента. Он вспомнил меня и то, как бывал в нашем доме в Вильно, — или, быть может, сделал вид, что вспомнил. Узнав о моих политических взглядах и о возможностях, связанных с моим статусом в верхах Молодой гвардии, он отреагировал словами: «Ты появился очень вовремя». С тех пор я стал его преданным почитателем и помощником. Мы встречались часто в кулуарах парламента. Политическое напряжение росло быстро в середине 1950‑х, и существовала опасность атаки лично на Сне кем-то из враждебных националистических партийных активистов. Я стал руководителем его личной охраны в Иерусалиме, то есть создал для этого группу преданных членов Молодой гвардии. Ношение оружия могло послужить провокацией, и поэтому я тренировал моих коллег и себя, чтобы в случае атаки прикрыть Сне нашими телами. Он предложил мне тогда стать его личным секретарем, сказав, что этим я определю для себя серьезную политическую карьеру, так как у него есть много чему поучиться. Но здесь опять сыграло роль назидание отца о том, что членство в политическом движении — это служение и создавать из него профессиональную карьеру неправильно. Я вежливо отказался, но продолжил действовать как один из помощников вождя и руководитель его службы безопасности на территории Иерусалима.
И я, и другие члены руководства Молодой гвардии повели нашу организацию к расколу и далее сыграли серьезную роль в создании новой Левосоциалистической партии Израиля. Это оставалось в силе до минуты, когда я узнал, что Сне планирует создание Центрального комитета нашей новой партии и в его списках нет никого из активистов Молодой гвардии. Там были в основном толстоватые и староватые дяди без ясно выраженных взглядов и без той искры, которая горела в моих товарищах. Я отправился домой к Сне — у меня, как у его помощника, было особое право заходить свободно в случае надобности, которое я очень ценил. Я выразил вождю свое несогласие с предлагаемым составом Центрального комитета и сказал, что это может привести к отрыву от кадров, на которых держится партия. Я, по-видимому, попал в неподходящее время — Сне не был готов к тому, что и как я сказал. Вождь взорвался и заорал на высоких тонах: «Сопляк! Как ты смеешь мне указывать в столь серьезных делах?!» Как будто бы маска упала с лица человека, которого, мне казалось, я хорошо знал и был готов защищать ценой жизни, своей и своих друзей. Он продолжал орать некоторое время, а я молча прислушивался к нему, как будто бы со стороны. Потом попрощался и вышел из его квартиры, чтобы не возвращаться туда никогда. Он понял ошибку и искал возможности вернуть отношения доверия между нами. Но это было уже невозможно.
В том, что произошло далее, Сне принял за всех нас решение объединиться с Коммунистической партией Израиля. Слово «объединиться» здесь не совсем точно. Оказалось, что мы просто распускаем свою организацию и поодиночке входим в Коммунистическую партию Израиля, написав каждый письмо о том, что сожалеем о прошлых политических ошибках. Партийная карьера Сне продвигалась, он очень эффективно вытеснил генерального секретаря партии Микуниса и занял его место. Никто из тех, кто знал его, не сумел определить в то время или позже причин его экстраординарной политической биографии. Есть такие, кто говорил, что Сне решил для себя, что Советский Союз станет ведущей силой на Ближнем Востоке и ему тогда удастся стать его проконсулом. Такие объяснения кажутся мне и теперь странными, но я, по правде, не умею предложить иного.
Identity
Как почти у каждого мальчика из Вильно, мое первоначальное политическое самосознание делило мир на две фундаментально разные группы: евреев и неевреев. Неевреи были «гои» — чужие. Главным в понимании самого себя, своей identity было то, что ты — еврей. Где-то позже ты начинал понимать, что ты также миснагд, а Вильно — столица миснагдизма и это дополнительное разделение на «наших» и «чужих». В этом разделении хасиды были тоже «не наши». Они поют и танцуют во время молитв, что дико. Вообще мы считали их трусами за то, что они не дерутся, как надо, с польскими фашистами.
Мой отец был видным сионистом, поэтому на время сионизм стал автоматически определением и моих политических взглядов. Это обозначало следующее разделение: сионисты и несионисты. Среди сионистов были другие многие подгруппы. Отец был сторонником Ицхака Гринбаума, поэтому и я стал «гринбаумистом». Это был один из вождей сионистов в Польше, член сейма и центральная фигура Блока национальных меньшинств в нем. Гринбаум был жестким в своих политических взглядах, то есть редко шел на компромиссы. Много позже (в 1948–1949 годах) он стал первым
