Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Тускло и уныло проходили у меня дни в родительском доме. В Вильне мне труднее было предаваться моей страсти — чтению «запрещенных» книжек, потому что за мною строго следили и отец, и мать, и «доброволец»-брат, который был старше меня на четыре года и которого, в отличие от нашего первенца, ученика раввинского училища, буду называть Исааком. Все эти аргусы, если им удавалось изловить меня за «запрещенной» книжкой, жестоко меня били.
Проводя целые дни и длинные вечера в одном из виленских молитвенных домов, где отец считался прихожанином, я должен был вечно сидеть под надзором отца и брата за фолиантом Талмуда, к которому не чувствовал никакого влечения. Ни его юридическое, религиозное и легендарное содержание, ни хитросплетения его многочисленных комментаторов не пленяли мой молодой ум. Чувствовалось в воздухе, да из «запрещенных» книжек я знал, что где-то дышит и живет целый мир Божий, которому нет дела до решения таких вопросов: можно ли употребить яйцо, снесенное курицей в праздничный день? можно ли употребить мясную посуду, если в нее попала капля молока? действителен ли развод между супругами, если в писаном тексте развода испорчена хотя бы одна буква? подлежит ли смертной казни мужчина, нечаянно сочетавшийся с чужой женщиной? дозволено ли употребить пасхальные опресноки[112] (мацу), если в приготовленное для них тесто попала крупинка соли? — и тысяча подобных им важных вопросов… Но этот чужой, заманчивый мир был для меня недоступен, и не знал я выхода из моего гнетущего состояния.
Единственным моим развлечением было посещение по субботам и праздникам — и то не всегда — главной виленской синагоги, где кантор совершал молитвы с хором певчих, в особенности когда главным виленским кантором сделался ломжинский кантор, обладавший чудным тенором и знавший ноты. Я считал его пение и композицию верхом совершенства.
Этот же ломжинский кантор, кстати сказать, сделался предметом глубокой и бурной распри между еврейскими партиями в Вильне. Ортодоксы — а их было громаднейшее большинство — были довольны старым кантором, который своим козлиным голосом и нестройным пением возбуждал во время богослужения неудержимый смех среди молельщиков, и не хотели никаких новшеств. Прогрессивная же партия, которая стала некоторой силой после Крымской войны, стояла горой за приехавшего из Ломжи кантора, очаровавшего слушателей дивным голосом и оперными мелодиями.
Надо сказать, что синагоги часто делаются ареной для соперничества канторов. Если в каком-нибудь большом еврейском городе откроется вакансия кантора, то туда являются претенденты с своими певчими и назначают свой дебют в такой-то синагоге, в такой-то праздничный или субботний день. Народу на эти бесплатные концерты является видимо-невидимо, так что не хватает места, и, смотря по достоинству дебютанта, слушатели выражают свое одобрение или порицание, но не аплодисментами или шиканьем, а тихими выражениями удовольствия и восторга или причмокиванием губ и смехом.
И какие только не бывали дебюты и пробы голосов! Одни канторы-дебютанты поражали слушателей громовыми басами, другие — тоненькими дискантами, третьи — необыкновенными трелями, четвертые — подражают флейте, и т. д. У некоторых пение выходило довольно стройное, но другие извергали из своего горла такие душу раздирающие звуки, что хоть вон беги из синагоги. К тому же мелодии и мотивы доморощенных композиторов вовсе не подходили к тексту молитв: то запоют плясовую, когда слова молитвы выражают благоговение к Иегове, то затянут заунывные звуки, когда молитва выражает радость души. Если прибавить, что как канторы, так и их хор подпирали при пении щеки руками, причем толстый палец упирался в шейный хрящик, то легко будет представить себе картину торжественного богослужения в дореформенных синагогах.
Но возвращаюсь к новому виленскому кантору.
К удивлению, молодая еврейская партия в Вильне одержала верх. Ломжинский кантор был принят виленским обществом, ему назначено было приличное содержание, и он приступил к исполнению своих обязанностей. Первое время от страшного наплыва любителей хорошего пения не было доступа в главную синагогу, которая всегда во время совершения новым кантором богослужения была битком набита. Еврейское общество вздумало даже эксплуатировать эту страсть своих членов и устраивало платные билеты для входа в молитвенные дома, впрочем, весьма недорогие, от 10 до 20 копеек билет, но впоследствии билеты были отменены.
Сохранились они только на полупраздник хануке, когда устраивались формальные вокально-инструментальные концерты, о которых стоит сказать несколько слов.
Хануке (освещение) празднуется у евреев в память победы, одержанной братьями Маккавеями над державшим евреев под страшным игом Антиохом, и восстановления богослужения во втором храме. Легенда рассказывает, что когда великий священник должен был зажечь перед алтарем храма священный огонь и нигде не оказалось священного масла, то свершилось чудо: семирожковая лампада вдруг сама собою наполнилась маслом, и великий священник мог исполнить обряд.
Так вот в память этой победы и этого чуда, совершившегося 2000 лет тому назад, евреи до сих пор чтут праздник хануке, продолжающийся восемь дней. Но, не имея религиозного основания в Пятикнижии Моисея, хануке не считается «священным» праздником, а выражается в особых молитвах и в следующем своеобразном обряде. В вечер накануне наступления хануке каждый еврей обязан при особой молитве зажечь один рожок приспособленной для этой цели восьмирожковой лампочки или же одну восковую свечу, на второй день — два огня, на третий — три и так далее до восьми. Эти рожки или свечки должны гореть не менее получаса, а публичное зажигание лампады в синагогах и молитвенных домах совершается торжественно с пением и музыкой, и это единственный случай, когда в стенах синагоги допускается инструментальная музыка.
Таким образом, каждый город, смотря по музыкальным средствам своего кантора, ежегодно устраивал вокально-инструментальные концерты. Эти последние славились в Вильне, в особенности во время пребывания там ломжинского кантора. На его концерты сбегался весь город. В главной синагоге, куда пускали без билетов, происходила такая давка, что многие задыхались и падали в обморок, причем оказавшихся в бесчувственном состоянии приходилось выносить из синагоги на головах, передавая их от одного к другому.
В концертах участвовал сам кантор, его небольшой хор, несколько скрипок, две-три флейты и два-три контрабаса. В большинстве случаев кантор пел концерты своей собственной композиции, в которых, однако, попадались нередко мелодии Меербера и Галеви, но еще больше, чем хорами и ансамблями, он отличался в высшей степени оригинальными речитативами, очаровывавшими слушателей. Те же концерты повторялись в следующие дни хануке в разных молитвенных домах, куда публика пускалась уже только по билетам, которые раскупались нарасхват.
Эти концерты, как я сказал, доставляли мне величайшее наслаждение. Не имея никогда в своем распоряжении единовременно 10–15 копеек для покупки билета, я копил эту сумму в
