Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Счастливое его состояние увеличилось еще тем радостным обстоятельством, что один из братьев свата высватал тогда же мою сестренку для своего одиннадцатилетнего мальчика. Было устроено формальное обручение малолетних детей, сопровождавшееся новыми пирами для родителей и неподдельным сердечным горем для меня.
Дело в том, что у третьего дяди невесты была премиленькая девочка лет тринадцати, которую начали было сватать мне, — и переговоры об этом велись серьезно, так что я также чуть-чуть не сделался женихом. Но дело расстроилось, потому что девочка была единственным ребенком у своих родителей, последние были довольно состоятельные люди и нашли, что я для них недостаточно блестящая партия. Мне это было очень обидно; девочка мне очень нравилась, и я уже мечтал, что буду жить обеспеченно, не буду вынужден скитаться по еврейским городам и питаться на иждивении семи хозяев в неделю. И вдруг все мои мечты разбились вдребезги. Делать было нечего, и я должен был мириться с неудачей. Но когда после этого младшая моя сестра официально объявлена была невестой, я не выдержал и горько заплакал.
Воображаю, как мои слезы были смешны, но я истинно страдал. Даже строгая и религиозная моя матушка, считавшая такое раннее стремление к жениховству большим грехом, видя мое неподдельное горе, нашла нужным приласкать и успокоить меня.
Вскоре мы вернулись в Вильну, и все у нас вошло в свою печальную колею.
Через несколько дней после нашего возвращения весь город был взволнован кончиною одного из еврейских праведников, которому евреи устроили необыкновенно сердечные похороны.
Несмотря на меркантильный дух, на вечную суету, на вечную борьбу за жалкое свое существование, евреи в высшей степени чтут своих праведников-бессребреников. Праведниками же евреи считают тех, которые, при строгом исполнении предписаний Моисея и Талмуда, ничем не торгуют, никогда не лгут, никого не обижают и совершенно бескорыстны. Эти праведники пользуются неограниченным доверием своих единоверцев, им доверяют значительные капиталы на хранение и их же за это вознаграждают. У того праведника, смерть которого так взволновала весь город, нашли сотни тысяч рублей чужих денег, в маленьких пакетиках с надписями, что кому принадлежит, причем денежные знаки оказались те самые, то есть за теми же номерами, которые вручены были праведнику на хранение.
Когда весть о его смерти разнеслась по городу, то моментально, точно по команде, все еврейские лавки закрылись, и все евреи собрались отдать последний долг усопшему. Его, по еврейскому обычаю, хоронили в тот же день. Толпа в тридцать — сорок тысяч человек запрудила улицу, на которой жил праведник, и соседние с ней. Не прошло и трех часов после его смерти, как состоялся вынос тела. На плечах десятков двух людей, беспрерывно менявшихся, показался простой черный ящик, в котором, без всяких украшений, лежал покойник.
Похороны у евреев совершались тогда чрезвычайно скромно, без всякой пышности. Убедившись в действительной смерти данного лица, его немедленно кладут на устланный соломой пол, закрывают глаза и у изголовья ставят зажженную свечку и стакан воды. Последняя служит для купанья витающей около усопшего души, не успевшей еще переселиться на небо… Кто-нибудь из домашних читает нараспев псалмы Давида. Вскоре являются «братчики» погребального общества, забирают покойника, увозят его на кладбище; здесь его обмывают, облекают в чистые саваны, которые здесь же шьются, и затем кладут прямо в вырытую яму-могилу, без всякого гроба, обложенную с двух сторон досками, и засыпают землею. Кто-нибудь произносит вслух краткую погребальную молитву, присутствующие говорят: аминь! — и все кончено.
Однако, несмотря на простоту похорон, в основании которой лежит разумная идея равенства всех перед смертью, в самой этой простоте невольно допускаются разные отличия, в зависимости от индивидуальности умерших. Так, на похороны особенно чтимых лиц собираются, для отдания последнего долга, совершенно незнакомые люди, покойника не везут на телеге, а несут на руках, причем все считают своим священным долгом нести гроб некоторое расстояние или же хоть прикоснуться к нему; лавки при проводах такого покойника запираются; на самом кладбище многие помогают шить саваны, рыть могилу; наконец, после засыпания могилы землею, специалисты своего дела произносят тут же геспед (плач), то есть погребальное слово, в котором перечисляют все душевные качества умершего, призывают присутствующих к добрым делам и покаянию, причем «плакальщики», снабжая свою речь текстами из Библии и Талмуда, сами заливаются неподдельными слезами и вызывают громкое рыдание у слушателей. Такие погребальные речи произносятся в течение месяца во всех синагогах и молитвенных домах, и не только в родном городе знаменитого и славного покойника, но и во всех других еврейских центрах. Специалистов по составлению погребальных речей приглашают иногда из города в город, и их за это вознаграждают гораздо щедрее, чем магидим-проповедников.
Но возвращаюсь к похоронам виленского праведника, которые оставили в моей памяти такой неизгладимый след. Все атрибуты выдающихся похорон повторялись здесь в усиленной степени: все улицы, ведущие на кладбище, были буквально запружены народом, всякая езда была прекращена; всю дорогу народ плакал и пел псалмы; на самом кладбище, где не могло поместиться и половины провожавших, царствовало вавилонское столпотворение, и лишь в глубокие сумерки, после произнесенных речей, которые слышала, быть может, сотня-другая людей, но которые вызвали всеобщий плач, толпа в глубоком унынии и печали вернулась в город. Каждый точно чувствовал, что не стало личного его защитника и друга, предстателя перед грозным и карающим Богом…
