Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Море билось в берегах, волны почернели. И мне уже не казалось удивительным, что эта грозная стихия не устрашила горняка.
Велика была сила духа в шахтерском сердце.
Часы
В шахтерском доме отдыха, в красном уголке, стоят у окна на полу старинные часы, медленные и мудрые. Огромный маятник под стеклом качается неторопливо, веско, задумчиво. Невольно приходишь к мысли: эти часы все видели в жизни, все знают. «Не спеши, — как бы говорят они, — не спеши, но и не медли. Время идет! В юности думай вширь, в зрелости — в глубину. Главное — думай. Истина никогда не лежит сверху. Как всякая ценность, она спрятана глубоко. Ищи ее там, думай и ищи».
Смерти нет
Газета «Кочегарка» принесла грустную весть: погиб в шахте знаменитый забойщик, прославленный мастер угля А. А. Коньков.
Этот забойщик вместе с Иваном Валигурой и Александром Тюренковым возглавлял славное движение за коллективный труд. Они давали такие рекорды вырубки угля отбойными молотками, о каких раньше и мечтать не могли. Коньков выполнил четыре или пять пятилеток, нарубил угля на двадцать лет вперед. Он будто хотел жить с людьми и после своей смерти. Да он и поныне живет с нами и еще долго будет жить.
Светлая мысль пришла кому-то из коммунистов шахты каждый день на доске соревнования записывать первой фамилию Конькова. Ведь именно так в воинской части, где служил Александр Матросов, ежедневно во время поверки называют первым имя Героя Советского Союза Матросова, отдавшего жизнь за Родину.
Белая акация
Еду в Лисичанск — через Алчевск, Кадиевку, Первомайку на север. Солнечный ветреный день. Всюду, куда ни погляди, знойная пыль, жужелица, раскаленный асфальт. Казенные шахтерские дома старинной кладки тянутся вдоль избитой ухабистой дороги. Жара, сушь, некуда укрыться от палящих лучей солнца. Лохматый пес перебегает дорогу, хвост опущен, розовый язык свисает из оскаленной пасти. Ветер закрутил жгутом рыжую пыль пополам с окурками, обдал бродячую собаку и помчался напрямик через крыши шахтерских домов.
И только стоит у края дороги одинокая и прекрасная в эту пору раннего лета, гордая и красивая среди камня и зноя белая акация. Она растет на иссушенной земле, скованная горячим асфальтом, и радостно, молодо, пышно цветет, украшая собою скудный пейзаж старого поселка.
Белая акация, верный друг шахтерский! Даришь ты людям благодатную тень и цветы, ничего не требуя взамен, довольствуясь тем, что дала тебе скупая на влагу твердая земля.
Если бы так всегда и всюду в жизни люди отдавали больше, чем требовали...
Коммунистка
Старая коммунистка Бобкова, председатель женсовета, сорок лет проработала в шахте. Характер у нее упрямый, неуемный. Если шахта работает плохо, Бобкова приходит к начальнику в кабинет без стука и приглашения, как в собственный дом, приходит и спрашивает строго, как мать провинившегося сына:
— Почему план не выполняешь? Надо чаще в шахту спускаться, а не сидеть в кабинете!
Никто на нее не обижался, не упрекал, все уважали и слушались.
Помню одно из ее выступлений на партийном собрании, где она раскрылась во всей своей преданности и чистоте. Она стояла на трибуне со сбившимся набок платком и горячо говорила:
— Мы, коммунисты, люди особенные. Член партии не должен поднимать руки в гору, обязан во всем стоять насмерть!
Послышалась робкая реплика из зала:
— Умираем один раз...
— Нет! Сто раз умри и сто раз выживи. Коммунист не имеет права умирать. Если коммунист умер, значит, его не было!
Разоренные гнезда
В край, оставленный нашими войсками и занятый немцами, прилетели весной птицы. Они с грустью увидели обгоревшие родные деревья, торчащие трубы печей. И тицы тревожно кружились над знакомыми местами, где были гнезда, и не находили их, садились на обугленные сваи и долго молча глядели вдаль, будто звали мирное прошлое, звали бойцов, чтобы те вернулись и вступились за разоренные гнезда.
Профессия
Двухэтажная у шахтеров жизнь. Первый этаж — сама шахта, подземные ходы. Второй — на земле под солнышком. А если вы спросите, на каком этаже главная жизнь, отвечу — на первом. Мы спускаемся во тьму, чтобы дать людям свет. Превращаем тьму в свет. Такая наша профессия.
В застенках гестапо
Приговоренный гитлеровцами к смертной казни артист-партизан пел, глядя сквозь решетку на безоблачное родное небо:
Дывлюсь я на небо, та й думку гадаю,
Чому я не сокiл, чому не летаю?
Чому менi, боже, ты крыла не дав,
Я б землю покинув, та й в небо злiтав...
В соседних камерах слушали затаив дыхание. Голос певца звучал так вдохновенно, что даже немцы заслушались. Это была его последняя песня. И он знал, что никогда еще не поднимался в своем творчестве до такой вершины, до такого совершенства, когда красота голоса сочетается с волнением, страдание — с мечтой. Он словно забыл о смерти, но и не был артистом в эту минуту. Он пел последнюю песню, прощаясь с миром. Все было в этой песне: и тоска по жизни, и гордость непобежденного, и прощание с матерью.
Премия за штурмовщину
Один начальник шахты рассказывал:
«А вы знаете, как премируют за плохую работу? Послушайте. Звонит мне однажды управляющий трестом: «Иван Митрофанович, горим с планом, выручай». Спрашиваю: «Как же я могу вас выручить?» — «Жимани сегодня». Что ж, просят помочь, надо. Жиманул я. По плану полагалось двадцать семь метров продвигания лав, а я дал сорок пять метров! А на четвертом участке Восточной лавы — тридцать один цикл в месяц! Результат налицо, шахта дала сверх плана пять тысяч четыреста пятьдесят тонн! Это, конечно, за счет штурма.
Звонит управляющий трестом: «Спасибо, Иван Митрофанович, выручил трест, мы это отметим». И отметили: премировали меня месячным окладом и золотыми часами с надписью: «За выполнение особого задания».
На другой месяц горькое похмелье: в Восточной лаве поломало крепь из-за того, что в дни штурма мы не могли вести планово-предупредительный
