Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Владимирович Старостенко
Нет же… Леше не нравится другое – что его сделают сценаристом не игрового кино, а научно-популярного…
О самом существенном
Хочется еще раз вернуться к тому, к чему подводил уже раз или два, – только прошу считать, что это рефрен в песне, а не навязчивый повтор, но даже если б и так… Ведь вся наша жизнь – сплошные повторы, нередко надоедливые, сопряженные с бытовой необходимостью, с долгом, иногда – на новом витке диалектической спирали. Мало кто задумывается о том, почему феномен Балабанова со временем стал абсолютно амбивалентным. Упрощая – получилось, что он хорош и нашим, и вашим. Его равными долями разложили и разобрали на два противоположных лагеря – и каждый обрел в нем и кумира, и нравственного поводыря. И это удивительно – понимая, что дороги-то расходятся в разных направлениях. И при этом остается небеспристрастный «арбитр» в лице государственных и провластных СМИ, который в юбилейные дни также не устает славить Балабанова. Хотя в чем-то мы можем наблюдать и синтез…
Есть влиятельные силы в современной «русской партии», абсолютно убежденные в том, что Алексей Балабанов – самый русский режиссер современного кино. И эти силы, на мой взгляд, питаются из того же источника, из которого исходил культ ельцинизма. Достаточно указать только на Ельцин-центр один, чтобы понять, что этот культ Ельцина жив и обладает мощнейшим финансированием, в том числе и за наш, налогоплательщиков, счет. И первые лица в государстве неизменно оказывают тому, что когда-то у нас называли «семьей», знаки высочайшего внимания и почтения. Но можно также указать, как это ни парадоксально, и на фигуру Никиты Сергеевича Михалкова, которому Ельцин-центр явно не по нраву, и он по этому поводу активно высказывается. И вместе с тем подпитка этой темы «увековечивания» идет и откуда-то с либеральной стороны, да и активная фаза «ельцинцентризации» началась, если память не изменяет, во времена президентства г-на Медведева. Как и сам ельцинизм стал в каком-то значении синонимом либерализма – хотя бы и в броских эгидах «реставрации национального». И в этом уникальном смысле синтез идей в данной «диалектической триаде» все же случился. Иные же убеждены, что на фоне подчеркнутого пиетета к «националисту» Балабанову на ТВ и вообще in cultural media сохраняется преобладание противоположных русофильству начал. А уж о финансовом блоке правительства кто только ни печалился. Так что «синтез» продолжается, и не все потеряно.
И снова попытаюсь понять… Так в чем же причина, почему Леше Балабанову слагают оды и завзятые либералы, и убежденные «тради», для которых первые – отпетые враги, как и для первых вторые? И не дерзнуть ли нам в предположении, что в феномене Балабанова Россия и обрела тот медиум, что способен ее объединить?
Кратко ответить на эти вопросы не получится, разбираться надо обстоятельно. Но обстоятельно значит скучно, а ведь Леша Балабанов искренне хотел снимать захватывающее кино – как минимум интригующее. Балабанов всегда отлично знал, что такое конъюнктура. Что сегодня можно снять для этих, а завтра для других. Сегодня в одной гармонии и стилистике – и на одну политическую аудиторию, а завтра – все приоритеты поменяем. Сегодня – с одного ракурса и в одних интонациях и ритмах, завтра – сделаем иначе. И в этом смысле он был и динамичен, и предприимчив.
И снова к писателю Сергею Есину: «Это о мальчике-киллере, которого современная жизнь ведет по сегодняшней дорожке. Его природная нравственность выражается в специфических формах – он убивает. Специфическая нравственность нашего времени».
Что интересно, Есин писал это в своем дневнике в тот же год, когда кино «Брат» вышло на экраны. Именно его мне хочется привлечь в свидетели, поскольку, будучи стопроцентно из «русской партии» и не скрывая своих предпочтений, он на многое старался смотреть беспристрастно, широко и с пониманием. Не встраивался в полный афронт противоположному культурному лагерю, хотя опасность того, что исходило от «Письма сорока двух», в котором такие художники слова, как Окуджава и Астафьев, клеймили фашистами защитников «Белого дома» в 1993 году, призывая к массовым репрессиям и запретам, видел отчетливо.
Само по себе погружение в какие-то маргинальные состояния человеческой психики, предлагаемое Балабановым, Есина ничуть не пугало, и где-то он был даже близок к кругам позднесоветского «авангарда» и к диссидентам презрения не испытывал. И как писатель, и как педагог, и как администратор, не щадивший сил на становление учебного и творческого процесса во вверенном ему очаге просвещения, он был более толерантен к иным образам мысли и стиля, нежели многие другие его единомышленники. И, в частности, в дихотомии «национальное – мировое» или даже (если уж без страху иудейска) «русское – еврейское». Сергей Николаевич стремился быть снисходительным там, где того заслуживали представители и того и другого лагеря. И традиционалисты, и либералы.
Он мог быть пристрастным и жестким в своих оценках творцов декультурации, навалившейся на страну, или во мнении о своих же «тради», разворовывавших (и до сих пор растаскивающих, кстати, как минимум в формате московского подразделения Союза писателей России дорогущий старинный особняк на Большой Никитской, о чем и писал автор прежде в писательской газете) общую писательскую собственность, но старался оставаться объективным в оценках произведений и явлений культуры. Декларируя первичность литературной основы в кинопроизведениях.
Тогда, в конце 90-х, фигура ректора литинститута представлялась все еще очень влиятельной и вполне медийной. Даже на быстро убывающей со времен СССР литературоцентричности. И была вовлечена во все сферы российской культуры, о чем писатель и свидетельствовал в своих дневниковых записях. Суждения и присутствия ректора литинститута ждали не только в литературном процессе, но и в театре, на ТВ и в кино. К кино, кстати, он был особенно приближен и со стороны жены, которая была известным кинокритиком. Необходимость посещать премьеры не была для него обременительной. Новое всегда было ему интересно.
Так вот, Есин упоминает, что жена просила его обратить внимание на творчество молодого Алексея Балабанова и написать что-то о нем в формате статьи. И первые впечатления о режиссере Балабанове, можно предположить, были внушены именно женой, известным киноведом и культурологом, которая долго и мучительно уходила из жизни и не сострадать которой он не мог. Боюсь ошибиться в датировке… как будто за несколько месяцев до своего нелицеприятного дневникового комментария «о мальчике-киллере» Сергей Есин записал: «Вечером смотрели замечательный фильм “Про уродов и людей”… Под корочкой разврат и низость. Можно сказать, что здесь не только собственные комплексы Балабанова и хорошее его знание предмета, но и сильная социальная идея – общество прогнило…»
Здесь важна первая часть дневниковой реплики: Есин назвал Балабанова «замечательным». Оспаривать мнение больной супруги, Валентины Ивановой, он и
