О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
«…Я бешусь на проклятую немоту, хотя она неизбежна: поскольку поэзия – абсолютная речь, говорить о ней, по определению, – тщета. Мне показалось (и опять, когда перечитал), что Вы взяли меня с собой или просто переместили в другую реальность. Это куда бы ни шло: допустим, это реальность внутри Вашей головы, когда в ней возникали эти стихи; боковым зрением – море, солнце, скалы и т. п. Но она уводит в Реальность с большой буквы. В существовании которой, пока длится это переживание, не сомневаешься. Как и положено Реальности, она есть смысл, создающий себя из смыслов. (Прекращаю, потому что бесполезно.) Цикл идет от легкого земного веселья к абсолютно черным догадкам, от аккордеона – к звукам адской трубы, и все-таки заканчивается как минимум ничьей, за что отдельное спасибо автору. (И бронзовый дукат – не единственный ли в русских, по крайней мере, стихах?)».
«Бронзовым дукатом» было названо в этом итальянском цикле солнце, сияющее над Неаполем, где умер Баратынский. Мне очень дорого это замечание Самуила Ароновича, знавшего, что подлинные дукаты должны быть исключительно золотыми. Но повторю: это о настоящих стихах вообще, потому и отпускается сейчас мной в свободное плаванье (я не мальчик, чтобы, зардевшись, воображать нечто иное). И между прочим, сродни по смыслу и интонации с какими-то читанными очень давно лекциями Мераба Мамардашвили, тоже не разделявшего поэзию и философию на отдельно стоящие сооружения…
Ладно, почему так прекрасны стихи, полевые цветы и иностранные деньги, если есть смерть, мы вроде бы разобрались.
Но отчего ж столь чудесные книги не в силах ее одолеть – не умозрительно, а реально?!
2021
Р. Р. S.
* * *
С. А. Лурье
Жил на свете небогатый
русский барин молодой
под летящей белой ватой
и Полярною звездой.
Невысокий, смуглолицый,
резв и волосом черняв,
жил себе, певца Фелицы
лиру звучную приняв.
Путал Геную с Женевой,
даже в Риге не бывал
и с самой Марией Девой,
греховодник, флиртовал.
И сочувствовал он смутам
европейским, нечем крыть.
И прослывший алеутом
всё хотел его убить.
И в конце концов от пули
нехорошей умер он –
так, что щеки враз надули
Царь, и Церковь, и Закон.
А потом попы-писаки,
сопричастные Столпам,
порешили – быть во мраке
стервецу, служить чертям:
он-де Богу не молился,
он не ведал-де поста,
не путем-де волочился
он за Матушкой Христа.
Но Пречистая, конечно,
заступилась за него
и впустила в Царство Вечно
златоуста своего.
2003, 2005
Юрий Самодуров. Просто в память о Самуиле Лурье
(в связи с рассказом о его детстве сестры Веры Лурье)
Жил-был родившийся и живший в Питере и на белом свете литератор и критик Самуил Аронович Лурье (1942–2015). Узнал я о нем только потому, что однажды, в начале 2000-х годов, кто-то прислал на журналистский конкурс имени Андрея Сахарова «За журналистику как поступок» несколько его статей. Этими статьями восхитились все члены жюри (кажется, никто из моих коллег по жюри о Лурье раньше, как и я, не знал). Статьи Лурье были явно не журналистикой, а чем-то совсем иным, но были они так интересны и прекрасны, что мы просто не знали, что делать. Наградить статьи Лурье премией конкурса для журналистов мы не могли и потому просто-напросто решили пригласить Самуила Ароновича стать членом жюри. Когда я рассказал Елене Боннэр о решении позвать Лурье в жюри премии имени Андрея Сахарова «За журналистику как поступок», реакция ее была для меня неожиданной: «Ну нельзя же быть такими неграмотными! Лурье – лучший литературный критик нашей страны!» Собственно говоря, лучшую рекомендацию в то время вряд ли мог кто дать. Поэтому, когда в следующем году Самуил Аронович приехал в Москву на заседание жюри, смотрел я на него с огромным уважением и любопытством. И оказался он довольно высоким, немного сутулым, худощавым, чрезвычайно скромным, очень вежливым и очень тихим человеком, который как будто даже не умел горячиться, спорить, повышать голос. Но голосовал и высказал свое мнение Самуил Аронович по вопросу – кого избрать лауреатом премии? – совершенно ясно и определенно. В тот единственный приезд Самуил Аронович подарил мне с надписью «от автора» очень тоненькую книжку «Письма полумертвого человека» (переписка Самуила Лурье с Дмитрием Циликиным) (СПб.: Янус, 2004). Потом я сам в московском «Фаланстере» купил его книжечку «Нечто и взгляд (новые трактаты для А.)» (СПб.: Пушкинский фонд, 2004), а затем там же постепенно купил и прочел другие книжки Самуила Ароновича: два сборника его регулярно публиковавшихся в питерских газетах рецензий на выходящие книжные новинки, опубликованные под псевдонимом С. Гедройц, – «Сорок семь ночей» (СПб.: Журнал «Звезда», 2008) и «Гиппоцентравр, или Опыты чтения и письма» (под псевдонимом С. Гедройц) (СПб.: Читатель, 2011). Остроумнее, умнее и смешнее этих рецензий я в наше время не встречал. Еще позже купил и прочел его книги «Такой способ понимать» (М.: Класс, 2007); «Железный бульвар» (СПб.: Азбука, 2012); «Литератор Писарев» (М.: Время, 2014); «Изломанный аршин» (СПб.: Пушкинский фонд, 2012) и «Меркуцио» (два последних изданы под одной обложкой в книге «Вороньим пером» – СПб.: Пушкинский фонд, 2015). «Воронье перо» получил в подарок от Веры, сестры Самуила Ароновича. Последнюю повесть «Обмокни», которую Самуил Лурье начал писать на больничной кровати и закончил писать за неделю до своей смерти от рака (точнее, не успел закончить) и которая опубликована посмертно в № 1–2 журнала «Звезда» за 2016 год, я еще не прочел.
Поскольку сам я не литератор, а только читатель, свое впечатление о всех книгах Самуила Ароновича и о нем самом хочу передать одной краткой метафорой – по горечи всепонимания окружающей жизни, по неприятию ее мерзостей, по остроумию, по несгибаемости, по гуманности и ПО ИНТОНАЦИИ я могу сравнить литератора Самуила Лурье только с поэтом и бардом Александром Галичем (я имею в виду тексты песен и стихов Галича). Плюс Лурье обладал (судя по его книгам) огромным историко-культурным кругозором и энциклопедическими знаниями истории России. Но что очень важно и почему, собственно, я захотел сказать
