Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
Не беспокойтесь, Константин Федорович [Филиппеус], я узнал, в какой момент сказать эту фразу […]
Я питаю надежду, что 50 фр. для меня значительный расход, но для правительства – такая незначительная сумма, что вы, быть может, будете так добры ее мне возвратить, хотя я не позволю себе на этом настаивать […]».
Нуждаясь в Бакунине, Роман учащает свои встречи с Огаревым, а «клад» Тхоржевский тем временем уходит на задний план.
28 мая н. с. Роман опять посетил Огарева и вручил ему 50 фр. на ведение процесса Серебренникова[112]. Огарев познакомил его с Серебренниковым, «молодым, лет 24-х, блондином, нисколько не напоминающим Нечаева. Он повторил мне, – пишет Роман[113], – всю историю своего арестования и содержания в тюрьме, добавив, что хотя он вовсе не имел на то желания, но теперь поневоле должен сделаться эмигрантом»[114].
В течение всего июня месяца Роман то и дело докладывает о своих разговорах с Огаревым, подчеркивает устанавливающуюся между ними тесную дружбу, в результате которой в начале июля Огарев обратился к Роману с просьбой ссудить ему 200 фр. «Человеку, находящемуся в подобной мне роли, ему отказать нельзя было, и я дал ему просимую сумму», – поясняет Роман[115].
В дальнейшем дружба Огарева и «издателя Постникова» тесно переплетается с именем Бакунина.
Глава IX
«Издатель Постников» и М.А. Бакунин
До апреля месяца 1870 г., т. е. до знакомства с Бакуниным, Роман не имел оснований более подробно «освещать» деятельность М.А. Наоборот, обстоятельства вынуждали его отнекиваться от Бакунина, упоминать о нем, как о никчемном человеке, маловажном для его «дела» эмигранте. Надо отметить, что Роман сознательно избегал сообщений явно фантастических сведений.
Не будучи лично знаком с Бакуниным, он, разумеется, никогда не выдавал себя за лицо, держащее Бакунина в своих руках. Мы имели уже случай привести отзыв Романа о Бакунине, относящийся к началу пребывания первого в Женеве. К тому времени относится еще одно замечание Романа: «Бакунину жить остается тоже недолго, – водяная у него сильно развилась и бросилась на мозг; он, говорят, сделался, как бешеный зверь, вследствие разлития, вдобавок ко всему, желчи и несостояния удовлетворить физической страсти»[116].
Стоило только Роману с ним познакомиться, как все подобные отзывы пошли насмарку. Бакунин становится центром его внимания, он сразу становится главным объектом наблюдений «издателя», и на нем именно Роман продолжает строить все свои дальнейшие планы. «Конспиратор второй категории», как называл себя Роман со слов Бакунина, начинает изыскивать случаи и поводы для встречи с Бакуниным.
Только в июле, когда Бакунин снова приезжал в Женеву, Роману удалось с ним встретиться. И, благодаря добрым отношениям к нему Огарева, ему удается поближе познакомиться и побеседовать с Бакуниным.
Прежде чем перейти к дальнейшему изложению похождений «издателя Постникова», остановимся вскользь на непонятном для нас поведении и Бакунина, и Огарева.
Дело в том, что в «Голосе» Краевского, в номере от 30 мая 1870 г., черным по белому на видном месте была напечатана следующая хроникерская заметка:
«Нам сообщают из вполне достоверного источника, что по смерти эмигранта князя П. Долгорукова бумаги его хранились у г. Тхоржевского, бывшего лондонского книгопродавца. Известно, что князь Долгоруков был собирателем всевозможных записок, автографов, и что архив его состоял из интереснейших документов для изучения истории нашего века. Каждая буква, каждое письмо было у него занумеровано в каталоге, и на каждом было помечено, когда, кем и при каких обстоятельствах было оно получено. Архив этот г. Тхоржевский продал какому-то русскому офицеру за 20.000 франков, но ни он сам, ни кто другой не могут объяснить, кто был этот офицер; между тем, нелишне было бы знать, в чьих именно руках находится этот замечательный архив».
До редакции «Голоса» дошли, видимо, какие-то неопределенные слухи, вызвавшие такую заметку. Иначе или яснее писать о таких слухах нельзя было, конечно, по цензурным обстоятельствам. Не может служить в данном случае отговоркой указание, что оба, Бакунин и Огарев, не читали «Голоса». Есть и в литературе много указаний на то, что в Женеве, в кругу Огарева-Тхоржевского, живо интересовались русской прессой. Во всяком случае, если не у Бакунина, то у Огарева было много близких: знакомых, среди которых не могло не быть хоть одного читателя «Голоса». Роману номер газеты был послан в Женеву. «Заметка «Голоса» насчет продажи Тхоржевским бумаг, – писал он (19 июня 1870 г. н. с.), – делает здесь до сих пор мало шума. До сих пор все обходится для меня благополучно, не знаю, что будет дальше». Что было дальше – видно будет ниже. Для нас непонятно, почему заметка не вызвала никаких сомнений у Огарева. Доверие последнего, как и Бакунина, к Роману было прочное. Стоило бы только Огареву настоящим образом допросить «издателя», как тот невольно спутал бы все показания, разоблачая себя.
Он сбился бы, несомненно, на сообщениях биографического свойства. Как-то он в одном из своих донесений сообщал о разговоре своем с Огаревым по поводу редактора «Военного Сборника» Менькова (донесение это цитировалось нами), того самого Менькова, помощником которого Роман состоял в 1859–1860 гг. «Издатель» мог втянуть Огарева в разговор о Менькове, но никогда, конечно, не выдавал бы себя за бывшего помощника редактора «Военного Сборника». Он вел себя очень осторожно. Однажды в Женеву приехал П. Боборыкин, с которым Роман когда-то случайно познакомился в России. Нечего говорить, что наш «издатель», хотя и убежденный в том, что Боборыкин, наверно, его не помнит, все же всячески избегал возможной с ним встречи. Ни о каких, следовательно, действительных фактах из своей жизни он Огареву не мог рассказать. А на допросе, повторяем, он провалился бы. Заметка «Голоса» не произвела никакого действия, Огарев продолжал слепо верить в честного «издателя Постникова». Роман неоднократно не без хвастовства рассказывал Филиппеусу об инцидентах, грозивших разоблачением агента. Несколько раз в течение их знакомства Огарев получал анонимные сообщения, что «Постников» – агент III отделения, но никогда не обращал на них должного внимания и во всех случаях прямо рассказывал об этом «Постникову», как об очередных сплетнях.
Неосторожным и слепым доверием Огарева Роман не преминул воспользоваться для «бакунинского» плана.
«Два дня, как Бакунин здесь, – писал он 4 июля 1870 г. (н. с.). Приехав сюда, тотчас зашел ко мне, но не застал меня, потом он еще два раза заходил и все меня не заставал, я пошел к нему и тоже напрасно, наконец сегодня вечером он пришел ко мне и застал дома. Не буду хвастать, но скажу, что я приобрел и его симпатию и
