Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
Тут столько же доводов за Романа, сколько и против.
Перейдем, однако, к следующим его донесениям, касающимся непосредственно знакомства с Бакуниным и Огаревым. 10 июля (н. с.) он писал:
«Сегодня утром заходил ко мне Огарев и Бакунин и заявили, что прекращение «Колокола» ими окончательно решено, но взамен его будут издавать, под обоюдною своею редакциею, новый журнал под заглавием: «Община» или «Русская община» – словом, под одним из этих двух названий. Бакунин прочел мне набросанную им программу этой новой пропаганды. Направление ей дается социально-демократическое, но, тем не менее, с прибавкою революции, без мысли о которой Бакунин жить не может. В проектированной пропаганде он поставил задачею выяснить, как путем революции народ может стать в общинное положение. Государственных форм он не допускает, конечно, ровно никаких. Это будет 1-й отдел. 2-й отдел будет посвящен корреспонденциям и известиям из России, с критическим их разбором. 3-й отдел должен заключать в себе критический разбор статей, печатаемых в русских журналах и газетах. 4-й отдел – обличения. Выходит один раз в месяц. Окончив чтение этой, пока краткой, выписки, Бакунин и Огарев снова приставали, чтобы я им помог по 2-му отделу собиранием разных материалов и известий из России, съездив туда. Я отвечаю все еще нерешительно, ожидая, что, быть может, они выскажут при этом случае что-либо такое, что не худо бы знать. Мало того, они до того торопятся изданием, что просят меня поскорее съездить в Париж для устройства своих дел перед отъездом в Россию.
«Возникновение новой пропаганды, под нашим, так сказать, глазом, следовательно, при благоприятных для нас обстоятельствах, заставляет меня еще более прийти к убеждению, что временный мой вызов в Петербург становится делом крайней важности и необходимости, как для получения инструкции по такому важному делу, так равно и того, как действовать, чтобы разрушить эту пропаганду. Потерпев же это падение, пропаганда едва ли будет в состоянии подняться с пользою. Теперь же выходу ее я воспротивиться не могу. Материальные средства у них есть на полгода, и если я откажусь от просимой миссии, то сведения они все-таки получат, и не в таком духе, как бы мы того желали, а главное, вместо еще большего сближения, я могу быть отдален. Я считаю мысль Бакунина каким-то особенным для нас счастием, дающим мне возможность вам изложить ясно и подробно положение этого дела. Ведь пропаганда есть единственное средство распространения в России зловредного направления. Не будет пропаганды, поведенной так, чтобы она как будто сама собою рушилась – тогда не будет и возможности волноваться. Я же надеюсь немало содействовать этому падению – именно писанием им хороших корреспонденций и устройством получения их. Если же эта пропаганда затянется надолго, то она может перейти от Бакунина и Огарева в руки молодежи, пока не опасной еще. Программу о том, чего эти господа от меня желают, именно, я еще не получил – он мне обещал на этих днях. Так или иначе, благоволите не отказать мне, во всяком случае, теперь же, пока письменно, в вашем милостивом совете».
Продолжение рассказа о его, как он выражается, «дипломатии и влиянии на ход здесь дела» следует в донесении от 14 июля (н. с.). Здесь он передает подробности совещания, происходившего в тот день между Бакуниным, Огаревым, Озеровым и Жуковским (с которым его познакомили) и при его участии.
Речь шла все о том же предполагавшемся журнале «Русская Община» или «Социалист» («название еще неопределенно»). Редакторами намечались: Огарев, Бакунин и Лавров («известный артиллерийский полковник, живущий ныне в Париже»), за чьими подписями журнал и должен будет выходить.
«Огарев будет писать статьи по развитию общинного вопроса, Бакунин – по социализму и рабочему движению, а Лавров – статьи, касающиеся земства, военного дела и атеизма. Ничего, по-моему, не может быть выгоднее для нас, как желание пропаганды действовать путем атеизма, – русский народ с омерзением отвернется от него, и тут-то бродягам-проповедникам придется зарезать себя своим же оружием. На этом оборвется пропаганда и, упав в этот раз, уже более не поднимется. На чем она обрушится, того еще никто сознавать не хочет, но Бакунин выразился по этому поводу: «Заболеем на этот раз, то уже более не вылечимся». Ввиду этого предположено взяться за дело сперва, как передавал Бакунин – от имени Лаврова, весьма осторожно, т. е. не трогать прямо бога, а скандализировать духовенство и возбудить против него общественное мнение. Предвидя, что на этом пропаганда должна оборваться, я ничего не возражал, но когда Бакунину, видимо, хотелось знать мои религиозные убеждения, то я, не либеральничая бестолково, сказал, что все мои религиозные понятия сосредоточены в одном слове «совесть». Хотя это и не совсем согласно с убеждениями Бакунина, но, тем не менее, мой ответ ему понравился. При этом Огарев долго спорил с Бакуниным насчет того, что в русском народе слишком глубокие корни пустили понятия о неприкосновенности царя и бога, с чем лишь один Бакунин не хотел согласиться, но потом уступил, пожертвовав своим мнением крайней революции. Он пошел даже далее на уступки, сказав, что действовать тогда лишь следует, когда будет уверенность в общинном сплочении всех народных масс. Вообще в Бакунине я заметил большую уклончивость от прежних его крайних революционных тенденций. Он как будто устал; но ему нежданно, негаданно является в помощь другой бродяга – Лавров, еще полный энергии. Я его считаю важнее Бакунина и Огарева. Надобно и к нему влезть во что бы то ни стало, а случай к этому дают мне сами мои приятели, как ниже вы изволите усмотреть». Ниже читаем: «По уходе Озерова и Жуковского, Бакунин и Огарев просили принять на себя по временам объясняться лично с Лавровым по делам редакции, так как все они будут жить в разных местах: Огарев здесь, Бакунин в Локарно, Лавров в Париже. Сообразив, что Лавров меня совершенно не знает и никогда не знал, я дал слово, но с условием, очень легальным в их глазах и меня обеспечивающим от случайной встречи с тем, с кем бы я не желал встретиться, чтобы никто никогда не знал о нашем свидании. «Этого мы и сами желаем и даже при Жуковском не говорили», – сказал Бакунин. Затем он
