Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
При этом свидании, «у Огарева я застал m-me Герцен, которая вспомнила меня, просила навестить ее и обещала подарить портрет мужа, снятый с него, когда он умер. […] М-me Герцен напечатает здесь оставленные мужем записки-мемуары. Опять новая социальная пропаганда, – и я убежден, что будет сильнее и лучше (т. е. хуже для нас) памфлетов Бакунина и Огарева». По поводу подаренного ему Натальей Алексеевной Герцен портрета покойного своего мужа (если только верить Роману), он впоследствии жаловался Филиппеусу: «По моему мнению, Ант. Ник. (Никифораки) поступил неосторожно, отдав ему (другому агенту, А. Бутковскому) портрет, подаренный мне m-me Герцен[104].
Памфлеты Бакунина и Огарева, о которых Роман упоминает – брошюры: М. Бакунина – «К офицерам русской армии» (Женева, 1870 г., стр. 39) и Н. Огарева – «В память людям 14 декабря 1825 г.» (стр. 22). Относительно второй из названных брошюр Роман в том же письме, со слов Тхоржевского, сообщает: «Ему (Тхоржевскому) очень досадно, что Николай Платонович (Огарев) дал себя опутать Бакунину до того, что принимает участие в его памфлетах до такой степени, что подписал свою фамилию под брошюрою Бакунина «В память людям 14 декабря». M-me Герцен очень недовольна за это на Огарева, а еще более на Бакунина, и советует первому разойтись с ним. Он наполовину обещает, но, конечно, это напрасно, ибо на другой день забывает».
Очередная встреча между Огаревым и Романом произошла 31 марта 1870 г. (н. с.) [105]. «Вчера, согласно приглашению Огарева, я был у него часа полтора. Он был один. Глаз и боль нерва в голове, как он говорит, лишают снова его возможности выходить. В том положении, в котором он находится теперь, я начинаю терять надежду узнать от него что-либо о Нечаеве. Он решительно полупомешанный, и только тогда в нем ничего нельзя заметить, когда молчит. Кроме того, он находится в каком-то желчном, раздраженном настроении. Всех и все ругает. М-me Герцен, Тхоржевского (ниже увидите, за что) и даже Чернецкого, – за то, что «Колокол» не выйдет завтра; вечером же при свидании у Чернецкого объяснилось, что номер именно не может выйти потому, что Огарев не прислал обещанной статьи, не говоря уже о том, что деньги за печать и бумагу не отданы. Огарев сначала просил у m-me Герцен, а когда эта отказала, то потом у Тхоржевского, взаймы 1.500 фр. Этот последний тоже не дал, потому что знал, что деньги попадут в карман Бакунина. Тогда Огарев на обоих рассердился, недели две почти не говорил с Тхоржевским, но потом забыл, а теперь, когда вспомнил, то снова бранит…
Разговор коснулся даже прокламаций, и он твердо уверен, что они привились, и что теперь надобно только подготовить войско и Польшу. Мысли его по поводу этого так сбивчивы, так разноречивы, что нет решительно возможности сделать какое-либо заключение. Распространителя прокламаций – Нечаева – он даже не упоминал, как будто тот при этом не играл ровно никакой роли; а потому и я на этот раз еще удержался от нескромного любопытства.
Если я ничего положительного не мог узнать еще о Нечаеве, то я думаю, что проник намерение этих революционеров действовать теперь на войско, при пособии помещиков, управляющих имениями, заводчиков тех деревень, где расположены войска (курсив Романа – Р. К.).
Огарев раз несколько, выходя из задумчивости, спрашивал меня о современном состоянии войска. При моих рассказах, он часто вставал с дивана и карандашом делал какие-то заметки, вероятно, чтобы не забыть. Когда же я ему начал говорить о гвардии, то он мне сказал: «Нет, оставьте эту холопскую гниль, нам нужна армия, войско».
Через несколько дней Огарев является к Роману с ответным визитом. Подробный отчет о визите находим в его письме к А.Н. Никифораки от 4 апреля 1870 г. (н. с.):
«Вчера вечером, часов около 8, когда Тхоржевский был у меня, к немалому удивлению моему, приехал ко мне Огарев, с подвязанным глазом и с трудом передвигая ногами. Он сказал, что, почувствовав себя гораздо лучше, он выехал немного подышать воздухом и заехал ко мне на стакан чаю.
Разговаривали о Герцене, «Колоколе», о русской литературе вообще, и о журналистике в особенности, о редакторе «Военного Сборника» Менькове, о женевских журналах и т. д., Огарев интересовался особенно военным органом; даже изъявил намерение его выписать. Менькова же называет «немецким Дунаем». Суждения Огарева были вчера менее отрывисты, но в то же время он часто повторял одно и то же, так что по всему видно, что голова его вовсе не свежа. Главное, на чем я позволю себе остановить ваше внимание, это то, что пребывание ваше здесь ему известно. Он называет вас гвардейским полковником Никифоровым. приехавшим арестовать Нечаева. Вышло это по поводу продолжения передовых статей в «Journal de Genève», лежавшем у меня на столе. Огарев рассказал, что когда в этой газете было напечатано письмо Нечаева, то г. Гирс[106] поехал к Камперио[107] и просил его воспретить печатание подобных писем; но сей последний отказался исполнить это требование посланника. Далее, Гирс стал искать Нечаева, но видно пришлось не под силу, и ему в помощь приехал какой-то гвардейский полковник Никифоров. При этом он меня спросил, что когда я был еще в Петербурге, то не встречал ли я или слыхал ли я что-либо об этом Никифорове. Разумеется, я отвечал, что нет. В течение разговора Огарев высказался, что: 1) все, что женевская полиция бы сделала, это то, что выслали бы Нечаева из своего кантона, что не мешало бы ему проживать, если нужно, в другом кантоне, но самое смешное это то, что у них уверенность, что Нечаев должен быть в Швейцарии, и 2) что Гирс здешним администраторам до того надоел, что они не знают, как избавиться от его докучливости.
Раз поведенный разговор на эту тему дал мне возможность обратиться к
