Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
29 декабря 1870 г. он писал из Женевы Филиппеусу: «Наконец, типография успела довести до конца мое издание и сдать его книгопродавцу Жоржу, по условию со мною и по обычаю, на комиссию, с уступкою 25 %, хотя это стоило не малого труда, ибо Жорж находился в ссоре со всею русскою эмиграциею и прекратил с нею все дела. Другие же книгопродавцы незначительны и не берут – говорят, что русских и печатанных здесь о России изданий никто не спрашивает. Сам Жорж говорил мне, что даже мемуары Герцена[98], взятые им тоже на комиссию, совершенно почти не продаются – доказательство, что жар к чтению русской пропаганды остыл. На мое же издание Жорж несколько более надеется, ибо публика надеется встретить в нем придворные секреты».
В тот же день он отправил два экземпляра книги в Петербург для П.А. Шувалова, при особом сопроводительном письме; 24 декабря (ст. ст.) шефу жандармов экземпляры были вручены с письмом Романа:
«Ваше сиятельство, милостивый государь граф Петр Андреевич:
Приемлю на себя смелость представить вашему сиятельству изданные мною мемуары Долгорукова. Я почитал бы себя счастливым, если бы издательский труд мой, выходящий из ряда обыкновенного труда, был удостоен хотя небольшого внимания вашего сиятельства.
Если бы я имел право смотреть на это издание, как на обыкновенное литературное явление, то, конечно, был бы счастлив дозволением посвятить его вашему сиятельству (!). Я утешаюсь мыслью, что лишение этого дозволения я искупаю дорогою ценою, ценою – интересов моей родины (!), которые близки моему сердцу и всегда связаны с святым обожанием моего возлюбленного монарха. Обожание это есть принцип моего служения.
Несмотря на самое искреннее желание мое, я не берусь судить, насколько я исполнил свою задачу и поставил ее вне всякого гнева вашего сиятельства, – знаю только, что задача была нелегкая, и что я трудился много и искренне. Сознание это ведет меня к сладкой надежде, что ваше сиятельство, прочтя с присущею вам всегда снисходительною справедливостью отправленный вместе с сим труд мой, удостоите, быть может, издателя какою-либо милостью, чем удвоите, утроите, граф, мои силы в беспрекословном исполнении всегда и везде малейшего желания вашего сиятельства.
Я почитаю себя счастливым уже потому, что могу воспользоваться сим единственным для меня случаем, чтобы выразить вашему сиятельству чувства высокого моего почитания и неизменной преданности, с коими имею честь быть навсегда преданнейший и покорнейший слуга вашего сиятельства А. Роман. Женева».
Такова история издания второго тома «мемуаров» П.В. Долгорукова, появившегося в 1871 г. в Париже на французском языке под заглавием: «Mémoires de feu le prince Pierre Dolgoroukow, Tome II. Bâle et Genève. 1871» (стр. 121).
На содержании тома останавливаться не приходится. Ясно, что издание III Отделения свободно от каких-либо компрометирующих императорский дом материалов. Все его содержание посвящено времени царствования Екатерины II.
«Мемуары» князя П.В. Долгорукова не мемуары в обычном смысле слова, а материалы из архива Долгорукова, любовно и старательно собиравшиеся их собственником. Выше указывалось, что III Отделение было, главным образом, как это нам представляется, заинтересовано в получении автобиографических записок князя, о которых последний упоминал в письме к гр. Киселеву. Получило ли III Отделение эти записки – неизвестно. Первый том «мемуаров» появился при жизни Долгорукова в 1867 г. в Женеве. («Mémoires du prince Pierre Dolgoroukow», Tome Premier, стр. 522.) Содержание этого тома – сказания или, точнее, записки князя Долгорукова по истории России, преимущественно придворных и близких ко двору дворянских сфер XVIII века. В основу их автором положен архивный материал. В этом отношении второй том заметно разнится от первого. Во втором томе опубликованы записки других лиц и документы в виде сырого материала. Понятно, что при выборе документов из доставшейся ему части Долгоруковского архива III Отделение руководствовалось определенными принципами. Не в интересах этого учреждения и не его целью было обогащать историческую литературу новыми материалами, а сама техническая сторона издания исчерпывала все его задания, сводившиеся к одному – иметь повод ближе сойтись с женевской эмигрантской колонией, ради Нечаева.
Глава VIII «Издатель Постников» и Н.П. Огарев
«Огарева и Бакунина я считаю покончившими свою карьеру», – выразился как-то Роман в одном из своих самых первых донесений, когда, после известного февральского своего доклада, отправился в Женеву искать Нечаева[99]. Немного позже[100] он писал: «Что же касается до Бакунина и Огарева, то я пришел, думаю, не к безошибочному заключению, что при теперешнем наэлектризованном состоянии первый ничего не скажет[101], а, напротив, будет рад придраться к нескромному вопросу, чтобы еще более марать и нападать на правительство. Огарев же едва ли хорошо знает о пребывании Нечаева, да и можно ли надеяться на человека запившего и забывающегося». Он был прав в обоих случаях. Бакунин располагает нужными сведениями, но осторожности ради не поделится ими с Романом. Так и случилось. Когда коснемся взаимных отношений Бакунина и Романа, мы увидим, что ни единого конкретного слова относительно Нечаева он не мог добиться у первого. Не менее правильна была и его точка зрения на Огарева. Тот, действительно, «едва ли хорошо знал о пребывании Нечаева», так как сам не был с Нечаевым в таких отношениях, как Бакунин. Не вызывает особенных возражений и то, что Огарев – человек, «покончивший свою карьеру». Да, Огарев тогда был почти весь в прошлом. Немногие последующие годы его жизни только подтверждают это.
Роман, как мы знаем, был знаком с Огаревым с лета 1869 г., когда вел переговоры с Тхоржевским и Герценом об архиве князя Долгорукова. Устроившись снова в Женеве, он в обществе Тхоржевского, Чернецкого и Мечникова не мог не встретиться с Огаревым. И, естественно, раз «издатель Постников» не вызывал никаких подозрений, а, наоборот, был в меру предупредителен к тем, кому «искренно сочувствует», то был принят в семью эмигрантов, как свой человек.
До знакомства Романа с Бакуниным приятельское отношение Огарева к Роману не влекло за собою ничего особенного. Разговоры велись не очень интимные, но давали только Роману возможность информировать о настроениях, мнениях, несогласиях в кругу женевской эмиграции. Филиппеус и Шувалов внимательно перечитывали его донесения, но никаких практических выводов делать отсюда не могли. Донесения за этот период в части, касающейся Огарева, не лишены интереса. Они сообщают кое-какие мелкие факты, наглядно выясняют характер внешне беспритязательной дружбы Романа и Огарева и, наконец, показывают, как «издатель Постников» совершенно осторожно и, надо отдать ему справедливость, умело добрался до самого главного – до Бакунина. Остановимся на некоторых из этих донесений, заслуживающих наибольшего внимания.
