Максим Чертанов - Дарвин

Связь помощи, зависимости, конкуренции и битвы невероятно сложна — вот что Дарвин хотел выразить. Мы помогли умному мальчику из бедной семьи поступить в институт, выбив для него квоту, он стал великим ученым. Но если там был конкурс, то, значит, не поступил другой мальчик, который, быть может, был еще лучше? А если этот второй мальчик с горя повесился? Мы-то никогда об этом не узнаем, и нам кажется, что мы сотворили благо… Все сложно, запутано, как коралловый куст, «бабочка Брэдбери» может повлиять на судьбы мира… Дарвин привел пример, как в Южную Америку ввезли свиней и коз, те поели растения, и погибли зависевшие от них животные: «Появление единственного млекопитающего способно изменить целую местность вплоть до микроорганизмов». Что станет, если теперь на этом месте вырастить березу? «Это изменило бы растительность, и появились бы насекомые и птицы, похожие на прежних, но не такие же». Все эти ультрасовременные экологические идеи в «Происхождении видов» не то что бы исчезли, но как-то растворились, и в итоге предвестниками экологии считают Уоллеса и кого угодно, только не Дарвина. Даже в научно-популярных статьях можно прочесть, что ученые обнаружили пример какого-нибудь взаимовыгодного содружества между живыми существами и тем «опровергли Дарвина». Это все равно что сказать: ученые открыли закон всемирного тяготения и тем опровергли Ньютона.

В запутанной диалектике борьбы и «дружбы» Дарвин выявил закономерности. Взаимопомощь, вопреки кажущейся очевидности, распространена между существами, принадлежащими к разным видам, а у одинаковых она ограничена половыми, родительскими и социальными отношениями. Особи одного вида соперничают за место под солнцем — не потому, что ненавидят друг друга, а потому, что каждому хочется жить, а ресурсы ограниченны: если у самки не хватит молока выкормить всех детенышей, кто-то может не выжить. То же случается и между разными видами, если они ведут одинаковый образ жизни и едят одно и то же. (В природе подобные явления редки, но мы, люди, создаем эту неестественную ситуацию, ввозя одних животных туда, где живут другие. В Лондоне ввезенные серые белки вытеснили рыжих, а черные теснят серых.) Побеждает в соперничестве не «сильнейший», а тот, кто обладает какими-то чертами, ранее, быть может, ненужными, но пригодившимися в конкретных обстоятельствах. И, разумеется, борьба не означает, что особи или виды друг друга едят или лупят по голове. Они могут даже не замечать друг друга: просто одни съели то, что другим не досталось. Серые белки не обижали рыжих, но рыжие оказались болезненнее, черные поступили с серыми еще хитрее: их самцы обладают какой-то необыкновенной привлекательностью, и серые самочки падают в их объятия, отвергая своих, — так любовь, сама по себе штука хорошая, ведет к исчезновению серых белок (если мы не сумеем это прекратить).

Дарвин, как обещал Гукеру, привел факты, будто бы противоречащие закону борьбы за существование. В какой-то местности, не изолированной, живут существа определенного вида, сильно плодятся, но не пытаются расширить владения и потеснить соседей: почему? А потому, что и в их местности, и в соседних создан устойчивый конгломерат связей с другими животными, насекомыми, растениями. В чужую экосистему просто так не вломишься, и из своей уходить не тянет именно потому, что там, невзирая на тесноту, все пригнано друг к другу. Что будет, если наглый или очень нуждающийся пришелец все же вломится в чужой монастырь? И тут Дарвин выдал самую роскошную экологическую догадку: независимо от того, удастся ли чужаку закрепиться или нет, изменения претерпят все элементы системы: вступая в отношения с другими, мы изменяем себя и их. «Большая часть структурных различий между видами прямо зависит от других живых существ той же области».

Он отметил, что найдены ископаемые останки покалеченных взрослых зверей, как-то они выжили, значит, нет борьбы?

Может, в какой-то момент и не было, когда всего на всех хватало: борьба «является периодической». Еще возражение: все согласны, что часть животных погибает, но говорят, что никакой борьбы тут нет, а «просто слишком много родилось», если же не слишком, то никто не гибнет. Это ошибочное представление возникло из-за того, что никто не ведет подсчетов в природе, а только видят, что есть крупные животные, которые мало рожают, и у них выживают все детеныши, как, например, у льва (сейчас известно, что и у льва выживают не все. — М. Ч.); у большинства же видов всегда рождается «слишком много», даже редкие виды рыб мечут мириады икринок, и все равно они редкие. Будут и другие возражения? Будем защищаться. Фоксу, 22 февраля 1857 года: «Я глубоко поглощен моей темой; хотел бы поменьше придавать значения пустой славе, прижизненной или посмертной, а я придаю, но, думаю, только до некоторой степени; и, насколько я себя знаю, работал бы так же усердно, хотя, возможно, с меньшим удовольствием, если бы знал, что моя книга навек останется анонимной».

В большой семье всегда что-нибудь не в порядке: Генриетта поправилась — другие расхворались. Эмма ездила в Лондон делать операцию на губе. Уильям повредил колено и не мог больше играть в футбол. Он решил стать адвокатом, записался в дискуссионный клуб, отец обещал помочь с докладами, если только не о политике; вообще клубы полезны лишь тем, что учишься ораторскому искусству. «Когда я был секретарем Геологического общества и должен был вслух зачитывать бумаги, я сначала тщательно читал их про себя и все равно так волновался, что не видел ни бумаг, ни себя, и мне казалось, что мое тело куда-то улетучилось… Ленни и Фрэнки исполнились благоговейного страха, когда узнали, что ты купил трость, чтобы драться… Доброй ночи, мой дорогой старина и будущий лорд-канцлер всея Англии…» В феврале в Даун-хауз приезжали Каролина и Джосайя Веджвуды, потом Фицрой. Хозяин к середине марта закончил «экологическую» главу и начал следующую, «Естественный отбор».

Скороговоркой он признал, что «климат — пища» и Ламарковы «упражнения» могут оказать какое-то влияние на изменения живых существ, но главный фактор изменений — естественный отбор. Дал формулировку открытого им закона, довольно удачную: «Индивидуум, обладающий слабой благоприятной вариацией… естественным образом отбирается и во многих случаях склонен передавать новшество потомству». Его потомству повезло: оно будет иметь больше шансов спастись от хищников, поймать добычу, найти пару, чем его обычные собратья. «Ежегодно рождаются тысячи тысяч, куда больше, чем доживут до зрелости. Малость склонит чашу весов: кому жить, кому умереть. Присмотритесь к детенышам в одной норе или одном гнезде — что-то должно определить, который выживет и породит свой род. Если бы два существа были абсолютно одинаковы, можно было бы сказать, что это что-то — простая случайность». Но идентичных нет. «Большая часть вариаций может быть незначительна для блага организма, и такая вариация не сыграла бы роли в борьбе за существование. С другой стороны, любое изменение, пусть самое крохотное, если оно хоть в малейшей степени идет на пользу, будет иметь тенденцию быть сохраненным или отобранным. Я не говорю, что оно обязательно будет отобрано, но оно будет иметь шанс».