О себе любимом - Питер Устинов
Как бы то ни было, Жюль-Цезарь оставил книгу мемуаров с причудливой орфографией и спокойным и безмятежным повествованием. Это произведение в рукописном виде хранится у еще одного его прапраправнука, профессора Федора Францевича Бенуа, специалиста по подводному военному делу (что бы это значило?). В ней безыскусно описано, какой была в то время жизнь. Я смог прочитать только самое начало, где он описывает свое рождение так, словно сам случайно при нем присутствовал!
«Рождение Жюлля (именно так там и написано!).
20 января 1770 года в девять часов утра моя достойная мать, четыре дня терпевшая невероятную боль, хотя и обычную для такого состояния, сделала огромное и мужественное усилие. Лежа на спине и упершись двумя крайними точками тела, под коими я имею в виду голову и ноги, она приподняла то, что находилось между ними, и благодаря этой счастливой инициативе заставила меня проследовать в ту дверь, через которую я вошел в этот мир».
Несколькими страницами далее он описывает, как в четыре с половиной года получил порку от отца. Они принимали гостей, среди которых оказалась чрезвычайно дородная и важная тетка, которая храбро попыталась усесться на трехногий табурет, поскольку гостей оказалось больше, чем стульев. Ее попытка не удалась, и она скатилась на пол, ногами вверх. Жюль-Цезарь (или Сезар, как он тогда еще звался) не усвоил тогда того такта, который в будущем был ему столь полезен. Он не придумал ничего лучше, как пронзительно возвестить многочисленным присутствующим, что видит штуку своей тетки. Громкая порка была в те времена единственно приемлемым наказанием-— даже для четырехлетнего малыша.
Еще дальше в этой странной книге, которая хоть кого вогнала бы в краску, он выражает раскаяние из-за того, что изнасиловал нескольких девиц. Его несколько извиняет то, что для него изнасилование было не грязным обдуманным преступлением современного нам мира, а чем-то вроде пасторали: внезапный порыв и утехи в густой траве, нечто похожее на фон многих картин голландских, фламандских, да и французских тоже, художников. Конечно, результат был тот же, но в сельском развлечении присутствовала некая степень соучастия, которой совершенно нет в городской разновидности, когда преступник прячется рядом с припаркованными автомобилями и пустынными автобусными остановками. Тем не менее, каковы бы ни были его мотивы и степень соучастия второй стороны, раскаяние было достаточно искренним, чтобы привести его на исповедь. Однако он прервал ее на середине, когда заметил, что интерес отца-исповедника к некоторым деталям происшедшего оказался явно чрезмерным.
Пытаясь очиститься от греха без помощи церкви, он отправился на поиски своей первой возлюбленной, надеясь повернуть время вспять и избавиться от гнетущих его морально-этических проблем. Эта молодая особа переехала в Париж и пригласила его перебраться к ней. По приезде он выяснил одну деталь, которую она не упомянула в своем письме: за то время, пока они не виделись, она стала проституткой. У нее не было к нему никакого интереса, кроме явной симпатии, которая выразилась в том, что ему было предложено наблюдать через замочную скважину за ее встречами с клиентами. Он принял это предложение (как можно понять, из чистой вежливости) и посмотрел шесть или семь подобных эпизодов, после чего отказался продолжить, «опасаясь, что это войдет в привычку»; ему ведь еще предстояло стать отцом семнадцати детей.
Он оставил после себя еще одну, менее шокирующую и более полезную книгу: сборник всех своих рецептов. Эта рукопись погибла во время обстрела Ленинграда немцами. Невозможно оценить тот ущерб, который нацисты причинили искусству жить!
Один из сыновей Жюля-Сезара интересует меня больше других. Это был Николай, архитектор, который женился на Камилле, дочери итальянского композитора-иммигранта Катерино Кавоса. Этот новый союз привнес в семью театральную жилку, обогащенную итальянским вкусом к драматизации, которая примешалась к уже присутствовавшим чертам: озорству, смирению и чрезвычайно добросовестному отношению к делу, будь то кулинария или продолжение рода.
Катерино Кавос был сыном первого танцовщика театра Фениче и примадонны того же прославленного оперного театра Венеции, знатной дамы из Перуджи Камиллы Бальони. Им принадлежало скромное палаццо на Большом Канале, которое в настоящее время стало далеко не маленьким отелем. В возрасте восемнадцати лет юный Катерино (судя по имени, может быть, его родители ждали девочку?) получил место органиста в соборе Святого Марка, победив на конкурсе. Узнав, что его соперником был мужчина шестидесяти с лишним лет, слабый здоровьем кормилец большой семьи, он отказался от места в пользу этого человека. Позже, став директором Императорского театра в Санкт-Петербурге, он получил рукопись первой оперы Глинки — «Ивана Сусанина» (иногда ее называют «Жизнь за царя»). Признав, что опера Глинки значительно превосходит его собственное произведение, написанное на ту же тему, он добровольно изъял свою оперу из репертуара, при условии что ему будет предоставлена честь дирижировать на премьере оперы Глинки. В письме другу он высказал мнение, что «старики обязаны уступать место молодым». Судя по всему, он обладал врожденным благородством и принадлежал к числу тех редких творцов, которые могут точно оценить свой талант. В одних случаях это является достоинством, в других — недостатком. Как бы то ни было, он стал последним в долгой череде композиторов-итальянцев, занимавших место директора императорских театров. Первым в 1759 году был Манфредини, за которым последовали Галуппи, Траэтта, Панзиелло, Сарти, чудесный Чимароза и, наконец, Мартин-и-Солер, сочинивший одну из мелодий, которую в последнем акте «Дона Жуана» Моцарта играет находящийся на сцене оркестрик. Мой дед получил место директора в 1797 году.
В 1798 году тот же сумасшедший Павел I неожиданно запретил итальянскую оперу. В результате Кавос начал писать оперы на такие русские сюжеты, как «Илья-богатырь» (1807), или эпос «Иван Сусанин», который, вероятно, соответствовал патриотическому климату 1815 года. Когда в 1836 году ему на стол легла работа Глинки, он объяснил свой поступок в письме другу, где о русском композиторе было сказано: «Е poi — la sua musica e effettivamente meglio della mia, e tanto piu che
