О себе любимом - Питер Устинов
Как я уже упоминал, отцом ее был швейцарский пастор из Рейнфелдена, который (об этом свидетельствует старинная фотография) стал миссионером в Эфиопии. Подобно многим швейцарцам, он, похоже, хорошо разбирался в технике и среди прочих миссионерских занятий изготовил для сумасшедшего негуса Феодора пушку. К этой пушке беднягу и приковали, чтобы он не мог сбежать и изготовить такую же кому-нибудь другому. Кое-кто может счесть, что подобный поступок подтверждает безумие негуса, однако мне эта мера представляется весьма эффективной, хотя и несколько примитивной. В результате этого моя бабка, которую назвали Магдаленой, родилась в походной палатке во время битвы при Магдале, пока металлическое детище ее отца сотрясало его на поле боя. В этой битве эфиопским войскам противостояла британская армия под командованием лорда Непира, и проигравший сражение негус покончил с собой.
По материнской линии бабушка была как-то связана и с Гоа, португальской колонией в Африке. А самая младшая ее сестра еще до недавнего времени была фрейлиной при дворе Хайле Селассие, а потом получила апартаменты во дворце губернатора Асмары, где климат больше подходил для ее больного сердца. Это указывает на то, что семья моей бабки явно имела вес при дворе эфиопских императоров.
Я хорошо ее помню: это была женщина простодушная и глубоко сентиментальная. История распятия Христа неизменно повергала ее в слезы, словно это была не вселенская трагедия, а глубоко личное горе. Когда рассказ доходил до двух разбойников, она начинала рыдать. У нее была привычка ловить меня и сажать к себе на колени, чтобы рассказать что-нибудь на ночь. Она прижимала меня к пышной груди, и моя фланелевая пижама промокала от слез и начинала холодить кожу. Иногда я просил ее, чтобы она рассказала мне что-нибудь попроще, но даже если ее рассказ начинался с волков и поросят, фей и прочего, улица с пряничными домиками быстро приводила нас на Голгофу, так что и во сне меня мучила тайна страстей Господних.
Надо полагать, что мой отец подвергался той же процедуре — возможно, даже с большей интенсивностью, поскольку его мать была тогда моложе и слезы у нее были еще холоднее. Возможно, именно поэтому мой отец оказался совершенно нерелигиозным человеком: он не был ни богохульником, ни агностиком, его просто совершенно не интересовали эти вопросы. Он не испытывал ни малейшей потребности ни принять религию, ни отвергнуть ее, ни даже бояться ее как суеверия. Ее для него просто не существовало.
Он сам признает, что был страшно избалован: вполне естественный результат в отношении дара небес после семи лет бесплодных попыток обзавестись потомством. Потом в семье родилось еще четыре ребенка, но весь жар благодарности был сосредоточен на моем отце, он всегда и во всем был прав. И тем не менее не все было безоблачно. Мой дед часто ставил своих близких в неловкое положение. Он был страшно нелюдим, до такой степени, что мог уйти к себе, если ему надоедали гости, и в то же время часто появлялся на берегу голым. Ему не приходило в голову, что существует какая-то разница между одетым и раздетым человеком: возможно, это можно считать идеальной незакомплексованностью, однако по отношению к тем, кто не одарен таким равнодушием, подобное поведение надо признать не слишком тактичным. А еще он не мог понять, почему совместный прием пищи считается способом общения, и говорил, что если бы люди вместе испражнялись, ненавистные ему контакты были значительно короче. Другими словами, он считался человеком эксцентричным, а такие люди обладают даром ставить своих детей в неудобное положение.
Вокруг спокойной, немного беспомощной и в целом удивительно снисходительной турецкой Палестины, где царила ни с чем не сравнимая религиозная терпимость, мир стремительно менялся. Княжество Вюртембергское превратилось в часть Германской Федерации. Кайзер посетил Иерусалим, и во дворике лютеранской больницы до сих пор стоит памятник ему в нелепом образе Зигфрида. Сам того не осознавая, мой отец был теперь немцем — и стремительно приближался 1914 год.
В начале военных действий мой отец и его брат оказались в Дюссельдорфе, и для них было совершенно естественным вступить в немецкую армию. В гренадерском полку ротой отца командовал будущий генерал Шпайдель, который потом служил в Вермахте, а в конце концов — в НАТО. Его денщиком был Эрвин Пискатор, прославившийся режиссер догитлеровского коммунистического авангардного театра. В ходе войны оба брата перевелись в авиацию, и Питер, в честь которого я был назван, погиб в пятницу 13 июля 1917 года неподалеку от Ипра. Его самолет с соответствующими опознавательными знаками перевозил через фронт письма английских военнопленных. На британских зенитных батареях солнце било солдатам в глаза, они не разглядели белых полос на самолете и сбили его. Потом они за свою ошибку извинились.
Тем временем в Иерусалиме Платон Григорьевич, у которого пятнадцать лет назад истек срок изгнания, вдруг вспомнил, что, несмотря на лютеранство, он остался офицером запаса кавалергардского полка. К тому времени он уже потратил почти все свое состояние, так что перспектива пройти сквозь игольное ушко больше не казалась ему столь безнадежной; как в прежние годы. Его родина была в опасности, и конь без всадника наверняка стоял наготове, чтобы домчать его до вражеских позиций. Он явился к русскому генеральному консулу в Иерусалиме и, встав навытяжку, чтобы его метр шестьдесят выглядели как можно внушительнее, предложил свою шпагу отечеству. Ему очень мягко ответили, что в его услугах острой необходимости нет, однако он отказался этому верить. Продав всю свою недвижимость (причем, дом в Иерусалиме — самому Хайле Селассие), он собрал вещи, в число которых входили внушительная коллекция греческих, римских и египетских древностей и последние чемоданы с деньгами, и со всей семьей отправился морем в Россию, выбрав самый долгий путь. Он сделал остановку в Лондоне, достаточно долгую для того, чтобы поместить двух младших сыновей в школу в Денмарк-хилл, где их ждали настоящие пытки. Садист-директор издевался над ними из-за немецкой приставки «фон» перед их фамилией и постоянно упоминал об их германском происхождении на уроках.
Последним пунктом в одиссее моего деда стало Осло, где он за смешную сумму продал свою коллекцию какому-то норвежскому судовладельцу, после чего отплыл с женой и дочерью Табитой во тьму и смятение.
Война закончилась революцией, и не только в России, об этом знают все, но и в Германии, о чем многие забыли. У моего отца в гамбургском трамвае сорвали погоны. Люди развлекались, как могли. Он понял, что пора возвращаться к гражданской жизни, и ему
