Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Меня так же с братом Анатолием выучили танцевать русский танец. Анатолий, который был двумя годами старше меня, был одет мужчиной; я же — девушкой в сарафане и женском головном уборе. Анатолий, подбоченившись, держа шапку в руке, должен был меня манить к себе. Я же, отмахиваясь и отворачивая голову, должен был от него удаляться и пятиться назад. Я помню, что я этого представления вообще не любил и был не в духе. Общество, окружающее нас, наслаждалось этим зрелищем, громко смеялись и хлопали в ладони, но чем более смеялись, тем более я был недоволен и часто заливался слезами, что, без сомнения, увеличивало веселое расположение зрителей. Меня тогда уносили из залы в третий этаж, в детскую комнату, где няня моя Алена скоро меня успокаивала, утешала и укладывала в постель.
Из девушек деревенских и дочерей дворовых людей была составлена под руководством какой—то опытной, выписанной из Петербурга или Москвы женщины, швейная, которая сначала помещалась в здании оранжереи, потом была переведена в главный дом. Эти девицы производили, как говорили, работы замечательные вроде кружев и разного вышивания, и впоследствии, кажется, одновременно с оркестром были упразднены, но зато эти девушки, большей частью сироты, выучились полезному ремеслу, получили через это средство добывать себе пропитание.
Между крепостными, живущими в доме, были всякого рода мастеровые, бывшие в ученьи в столицах: мраморщики, переплетчики, портные, слесаря. Мраморщики починяли древние статуи и приставляли носы римским императорам, через что страдало, может быть иногда, сходство с оригиналами. Кучеров было множество, лошадей на конюшне около 50 или 60, и экипажей тоже большое число, между прочим, парадные кареты прежних времен, довольно уродливые, на высоких рессорах, и я помню линейку[19] огромную с крышею и занавесками чуть ли не на 16 человек. Хранились так же костюмы скороходов времен моей бабушки.
Начальник конюшни или шталмейстер был некто Александр Звонких. Его квартира была во дворе одного из флигелей и у него в комнатах была чистота неимоверная. Полы были так вычищены, что совестно было по ним ходить и я помню, что говорили, что на них можно было бы обедать. Каждый год, на масленицу он приглашал мою матушку со всем семейством на блины, которые были необыкновенно вкусны. С эти шталмейстером случилось печальное происшествие: у него сделалась горячка, в припадке коей он выбежал однажды с топором в руках в большой двор против главного подъезда и бегал вокруг двора, грозя всех убить, кого встретит. Я видел из окон эту ужасающую сцену, но не помню, чем это кончилось.
Главный садовник был Кутузов из дворовых, отправленный когда—то моим отцом в ученье к какому—то знаменитому иностранному садоводу. Оранжереи и теплицы были огромные. Было изобилие растений и фруктов. Привезенные из Италии с большим трудом и расходом апельсинные и лимонные деревья — 12 штук, достигшие уже очень высокого роста, выносились летом в больших кадках на террасы. Ими гордился покойный мой отец и они долго существовали, но раз в 1850—х годах их оставили до 1—х чисел сентября на открытом воздухе и все погибли от наступившего внезапно мороза.
В селе Ивановском, в домах, дарованных им моим отцом, жили еще 2 старика, которые для меня имели известный престиж. Это были Поликарп и Кармазин. Оба исполняли должность камердинера при моем отце. Матушка их иногда навещала и мне случалось бывать с нею у них. Поликарп в торжественные случаи надевал принадлежавшие своему барину фраки старинного покроя, синие или коричневые с высокими бархатными воротниками и металлическими пуговицами; желтые или красные жилеты с белыми галстуками и жабо, в которых мой отец некогда щеголял в разных столицах Европы и которые носил в Марьине.
Поликарп отпустил потом себе бороду, поселился в лесу недалеко от села и жил там почти отшельником, занимаясь пчеловодством и, наконец, спился совершенно и умер.
Кармазин жил более прилично, был более просвещен и говорил даже литературным слогом.
Главноуправляющий был из крепостных и очень важное в имении лицо. Его фамилия была Резников. Жил он в селе; мужики и люди, проходящие мимо его дома, снимали шапки даже в его отсутствии. Резникова заменил впоследствии управляющий до этого управляющий имением Толстого[20] — Г. Векрот[21], человек уже старый и весьма почтенный. Его дочь — девица Шарлотта Филипповна была немного «bas bleu»[22], что не мешало ей кокетничать и сколько мне помнится, между прочим, с братом моим Александром.
В Ивановском была целая колония иностранцев. Главные из них были:
— Mr. Dupan, швейцарец, гувернер моих братьев Александра и Владимира, переживший обоих своих учеников;
— Mademoiselle Guinet, швейцарка, поступившая в наш дом, кажется, в 1818 году, гувернантка моих трех сестер. Она пользовалась в нашем семействе особенным уважением и мои сестры, на жизнь которых она имела большое и благотворное влияние, нежно ее любили. Моя сестра Леонилла несколько лет после выхода замуж ездила в Швейцарию с целью навестить свою престарелую гувернантку. Однажды, во время ее пребывания в Женеве с мужем, сестра пригласила M—lle Guinet кататься с ними в окрестностях города. Они поехали на южный берег озера по направлению в Cologny. Во время прогулки внимание гуляющих было обращено на маленькую виллу прекрасивой наружности и утопающую в роскошной зелени. M—lle Guinet особенно понравилась эта вилла. Тогда моя сестра велела остановить экипаж и все вышли, чтобы осмотреть ее. Женщина, находившаяся при доме, показала все комнаты и двор. В последней находились две коровы и повозка с лошадью. Был тоже работник и оказалась, что вилла была в маленьком виде вполне устроенная ферма. При виде всего этого M—lle Guinet была в восторге и говорила, как приятно было бы дожить свой век в таком приятном месте. При этих словах моя сестра бросилась в ее объятья и объявила, что всё, что она тут видит, принадлежит ей. Удивлению и радости новой помещицы не было границ и в довершение сестра показала ей незамеченную ею до этого надпись большими буквами у входа фермы: «Leonillino». M—lle Guinet долго жила в Швейцарии и умерла в 70—х годах в Женеве[23]. Судя по тому, что я слышал, в последующие годы между M—lle Guinet и Mr. Dupan существовало долго длившееся нечто в роде романа, самого платонического свойства.
— Доктор Coze —
