Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
«Красавица» (1915, Третьяковская галерея) взволновала современников не меньше, чем волнует сейчас: это наглядевшись на неё, некий митрополит отбыл, по слухам, на покаяние в монастырь. Кустодиев сделал впоследствии по просьбам друзей немало вариаций этой работы – сюжет с раздетой купчихой, поднимающейся с нагретой постели, оказался одним из самых востребованных, и не только по причинам «ниже пояса». Одну из версий получил в подарок Максим Горький, другую – Шаляпин[112], третью – Константин Сомов.
Кирилл Кустодиев пишет: «Позднее я слышал от отца, что в этой картине он наконец-то нашёл свой стиль, так долго ему не дававшийся. Вспоминая П.А. Федотова, малых голландцев, которые его восхищали, он стремился, как и они, увлечь зрителя, заставить его остановить внимание на красноречивых деталях. Но основой картины служил русский лубок, вывески, игрушки народных умельцев, русские вышивки и костюмы».
Для «Красавицы» Кустодиеву позировала знаменитая актриса тех лет, будущая народная артистка СССР и двукратный лауреат Сталинской премии, Фаина Васильевна Шевченко (кстати, многие узнавали её черты и в самой первой «Купчихе»). Фаина родилась в Воронеже, после окончания гимназии поступила в МХТ и служила там искусству до 1959 года. Играла и Марселину в «Женитьбе Фигаро», и Василису из пьесы «На дне», и, позже, Кабаниху в «Грозе». Кустодиев и Шевченко познакомились, скорее всего, во время работы над спектаклем «Смерть Пазухина», где Фаина исполняла роль Настасьи Ивановны, или когда художник оформлял всё то же «Горячее сердце» – здесь она играла Матрёну.
Когда Кустодиев пригласил 21-летнюю Фаину позировать ему, она сначала согласилась, но, услышав про «полное обнажение», возмутилась: «Мне такой позор не нужен! Я – актриса Художественного театра! И что? Тысячи людей увидят меня голой?»
Художник и сочувствующий его идее режиссёр Василий Лужский, с которым Кустодиев дружил, долго уговаривали Фаину – убеждали, что она идеально подходит для собирательного образа самой красивой русской женщины. В конце концов бастион пал, и натурщица заняла сначала место в мастерской, а следом – и в мыслях миллионов восхищённых зрителей. Один из посетителей выставки в Петрограде, где впервые показали «Красавицу», рассказывал, что к картине невозможно было подойти: «Публика стояла амфитеатром и не уходила». Именно тогда, скорее всего, Кустодиев и заслужил славу русского Рубенса, известного ценителя пышных форм.
Фаина любила вкусно поесть, а ходить пешком, напротив, не любила – всё больше передвигалась на извозчиках. Полной она себя при этом не считала, и когда увидела картину на выставке в Петрограде, то высказала Кустодиеву недовольство: «Слишком уж толстая». «Какая есть», – ласково ответил Кустодиев и поцеловал Фаине руку.
От хлебосольной красоты Шевченко млели и мужчины, и женщины, к тому же она была на редкость одарённой актрисой, обладала великолепным голосом. Станиславский, высоко ценивший талант Фаины, увидев работу Кустодиева, возмутился и назвал её распутницей. Потом, конечно, простил – обойтись без Шевченко на театре было попросту невозможно. Артистка, что с неё взять!
Кстати, «Купчиху за чаем» (1918, Русский музей) Кустодиев тоже писал с артистки, да ещё и с настоящей баронессы, наследницы знатного прибалтийского рода! Звали её Галина Адеркас.
Вновь дадим слово Ирине Кустодиевой: «Однажды мама нашла ему модель для картины “Купчиха за чаем” (находится в Русском музее). Эта “модель” жила двумя этажами выше нас – Галя Адеркас; она позировала охотно и очень гордилась этим».
О Галине мы знаем не так много, как о Фаине Шевченко. Она была родом из Астрахани, училась в медицинском институте, по-любительски пела, обладала красивым меццо-сопрано – и увлечение музыкой привело её в конце концов к резкой смене профессии: вроде бы Адеркас выступала в составе русского хора в Управлении музыкального радиовещания Всесоюзного радиокомитета и озвучивала фильмы, но яркой карьеры не сделала. Девушка сразу же согласилась позировать Кустодиеву, и он написал с неё портрет непривычно быстро – всего за несколько дней (напомню, что тогда уже художник работал, сидя в инвалидном кресле). По эскизу картины видно, что натурщица была совсем не такой сдобной, как купчиха в итоговой версии.
«Купчиха за чаем» источает довольство и спокойствие. Ласковый кот льнёт к пышному плечу хозяйки, а сама барыня (взгляд вновь отведён в сторону, кустодиевские героини редко смотрят в глаза зрителю) на секунду задумалась над блюдцем с чаем, отставив в сторону мизинец (жест этот вскоре будет заклеймён как мещанский, некультурный). Пышет жаром самовар, спелые фрукты на столе взывают, чтобы их попробовали, и на соседней террасе, глядите, тоже идёт чаепитие… Между тем писалась эта работа в голодные годы Гражданской войны, и Кустодиевым пришлось экономить буквально на всём, чтобы купить арбуз и фрукты для натюрморта.
«Купчиха с зеркалом» (1920, Русский музей), «Купчиха с покупками» (1920, Национальный художественный музей Республики Беларусь, Минск), «Купчиха на прогулке» (1920, Научно-исследовательский музей Российской академии художеств, Санкт-Петербург), уже упомянутая «Русская Венера» – Кустодиеву не надоедало любоваться сочными красавицами, принадлежавшими канувшему в Лету сословию. В 1927 году он задумывает серию прямо-таки лубочных картинок, вдохновлённых русскими частушками, которые художник очень любил, собирал и специально записывал. Успел сделать лишь две – «Под милашкину гармошку…» (Русский музей) и «Землянику я сбирала» (Русский музей). Истощаемый болезнью, Борис Михайлович продолжает трудиться, как сможет не всякий здоровый человек: осваивает технику линогравюры, рисует агитационные плакаты, делает серию акварелей «Старая Русь», иллюстрирует книги[113], оформляет спектакли в БДТ, МХАТе и Малом театре.
А что же Юлия? Можно ли разглядеть её хрупкую фигурку за роскошными платьями и пышными телесами купчих и красавиц – или они полностью заслоняют её от нас? Кустодиев редко теперь пишет портреты жены, она появляется лишь в совместном автопортрете под названием «Прогулка верхом» (1915, Третьяковская галерея) – написанном, когда ещё ходили ноги… Юлия запечатлена на коне белой масти, Борис – на гнедом скакуне. Он указывает жене на что-то важное, то, чего мы не видим, потому что взгляд наш ограничен рамой. Что там? Грядущая слава? Прежняя Россия, которой больше нет? Мир, в котором Юлии вскоре придётся жить без него?..
Несмотря ни на что, Кустодиев бодрился, следил за своим внешним видом – Ирина Кустодиева вспоминает, что, когда борода отца стала седеть, «он сбрил её, оставив усы. “Что ты кокетничаешь?” – шутила мама, любившая его бороду. “Нельзя,
