Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Он отвел мне в близлежащем господском доме две комнаты и угостил хорошим ужином, что было весьма приятно после продолжительной езды при совершенном отсутствии гостиницы. Дом был большой, но одноэтажный, весьма удобно расположенный и в нем были видны следы долговременного пребывания прежних времен — много картин, семейных портретов и пр.
Большое и богатейшее имение Мошна, принадлежавшее графине Браницкой (племяннице Потемкина)[557], перешло в приданое дочери ее, при замужестве с Михаилом Семеновичем Воронцовым, и оба, покойный фельдмаршал и княгиня очень любили это место.
На другой день утром управляющий пришел ко мне и предложил показать усадьбу, парк и пр., и мы сели в маленький соломенный экипаж, запряженный парой прекрасивых, рьяных лошадок. Кучер был в малороссийском костюме с высокой шапкой.
Я никак не ожидал увидать такие великолепные виды. Огромный парк расположен на высоких холмах и состоял из вековых дубов; оттуда открывается пред глазами неизмеримое пространство с равнинами, среди которых протекает величественный Днепр, и множество сел с куполами, колокольнями и рощами.
Я должен был сознаться, что ничего подобного не видел во внутренних губерниях России. Горы мне показались выше всех, виденных мною в этих полосах и парк самым обширным изо всех мне известных. Он весь был обнесен высоким частоколом, и в нем до тысячи ланей.
Несколько лет перед тем, на весьма живописном пункте, обнимающем огромный кругозор, Воронцовы выстроили большой дворец в итальянском вкусе. Он был окончательно не меблирован, и в нем никто еще не жил. Он отличался тем, что в средине здания была огромная передняя (hall), из которой поднималась лестница в верхние этажи. В каждом из последних над этим hall были устроены галереи, в которые вели двери из внутренних комнат.
Постройка казалась прочною и долговечною.
На одном из самых возвышенных холмов парка воздвигнута высокая башня, сколько помню в память Турецкой кампании 1828–1829 гг., в которую князь Воронцов осаждал и взял Варну. С этой башни был вид очаровательный и я был в восторге от этого прекрасного имения[558].
Я выехал из Мошни на другой день и прибыл в Смелу около 5—ти часов вечера. Ямщик привез меня прямо к господской усадьбе и, повернув во двор, я увидел отъезжающего от подъезда господина на дрожках с подвязанным глазом. Он с удивлением посмотрел на незнакомого ему путешественника. Мне пришла мысль, что это мог быть сам владелец имения, и, действительно, оказалось, что это был граф Алексей Алексеевич Бобринский.Я вышел из своего экипажа и, подошедши к нему, извинялся, что, не будучи им приглашен, я решился к нему приехать, и объяснил, что я по пути желал иметь понятие об его имениях, известных в России, как образцовых. Он очень любезно меня принял, вспоминая, как он был знаком со всем моим семейством, и тоже о г. Dupan, бывшем гувернером при его старших сыновьях Александре и Владимире после того, как он исполнял ту же обязанность при моих братьях Александре и Владимире.
Этот Бирай был главным сотрудником графа Бобринского при введении им неизвестного до того в России свекло—сахарного заводства. Граф просил меня войти в дом и приказал отвести мне комнаты.
Дом, не отличающийся никакой особенной архитектурой, двухэтажный и очень длинный, стоит в большом саду, но видно, что главное внимание владельца было обращено на заведения, приносящие пользу и доходы; огромный сахарный завод с принадлежащими ему бесчисленными зданиями стоит недалеко от усадьбы. Сколько помню, он был переделан из большого барского дома времен Екатерины II.
Я узнал, что младший сын графа Лев Алексеевич жил у отца со своею женою, урожденною Золотаревой и вдовою Абазы[559]. Он ко мне сейчас же пришел, и я его увидел в первый раз после осады Севастополя, куда он приезжал, будучи юнкером и, где был ранен в вылазке протии французов.
Вскоре после моего приезда меня позвали обедать. Старая графиня, столь известная в Петербургском обществе и бывшая в очень хороших отношениях с моей матерью, прелюбезно меня приняла. Я провел с ними весьма приятный вечер.
Они уже несколько лет перед тем оставили Петербург и жили безвыездно зиму и лето в своем имении. Они перенесли с собою в деревню все привычки самой утонченной столичной жизни. Дом был прекрасно устроен и с большим вкусом и комфортом, тоже и комнаты для гостей, что было особенно приятно после путешествия вроде того, которое я в этот день совершил.
Граф Бобринский был известен во всей России, как один из самых лучших и просвещенных агрономов; он принес своим примером и содействием большую пользу всему краю, и в Киеве на одной из площадей воздвигнут ему памятник.
Сын его приезжал ежегодно на несколько месяцев в Смелу, чтобы помогать своему отцу, и занимался особенно частью садоводства, которое у Бобринских доведено до совершенства. На зиму Лев Алексеевич уезжал обыкновенно с женой в Рим.
К сожалению, будучи вынужден возвратиться ранее чем я думал, в Одессу, я не успел осмотреть поля и леса, в которых тоже заведен образцовый порядок.
На следующий день, простившись с приветливыми хозяевами, я отправился по направлению к Корсуне.
День был знойный и езда очень утомительная. Я надеялся доехать до наступления ночи, но в расчете своем ошибся.
Мы приехали в огромное местечко Корсунь в двенадцатом часу ночи. Проехав всё селение, мы приближались к усадьбе князя Лопухина, где в полумраке можно было рассмотреть огромный сад с богатою растительностью. Ночь была восхитительная, на безоблачном небе сверкали звезды; при этом была полная тишина: настоящая украинская ночь.
Экипаж остановился у больших ворот с башнею готической архитектуры, которые были заперты. В то же самое мгновение при прекращении движения колес вдруг послышались разные звуки летней деревенской ночи: жужжание бесчисленных сверчков, отдаленный лай собак; и, к моему крайнему удивлению до меня ясно доходили из густой зелени господского сада звуки оркестра, играющие разные танцы. Я вспомнил тогда, что оркестр князя Лопухина славился во всей южной России, как один из лучших в тех странах, но я, конечно, не мог дать себе отчета в том, что могло происходить в незнакомой мне усадьбе в такое позднее время дня.
Я не решался въехать, но, узнав от сторожа, что хозяева находились дома, я отправил моего повара Федора, поручив ему осторожно осведомиться можно ли мне было, незваному господину рискнуть въехать
