Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
Ты с охапкой цветов и росой в волосах, я не мог
Говорить, и в глазах потемнело, я был
Ни жив ни мертв, я не знал ничего,
Глядя в сердце света, в молчанье.
(Перевод А. Сергеева)
Этот отрывок обрамляют цитаты из «Тристана и Изольды» Вагнера. В нем не видят иных литературных аллюзий: «В поэме Том сопровождает эти строки [из «Тристана и Изольды»] своим собственным отрывком …»[372]
Считается, что Элиот связывал эти слова с Эмили Хейл: «Элиот написал это в 1918 г., предсказывая посещения гиацинтовой девушки»[373].
Но это также неточная цитата из стихотворения Т. Э. Хьюма:
С легким сердцем я шел по долине,
Когда гиацинты цвели,
Пока красота, подобно надушенному покрывалу,
Наброшенному на меня, не стеснила дыханье. Связан был я,
Двинуться и вздохнуть был не в силах,
Дивной красою, которая сама себе – евнух, что ее охраняет.
Причем вторую строфу Хьюма Элиот оставляет «за кадром», но она придает совершенно иной смысл всему отрывку.
И вот ныне несут меня к последней реке,
С позором, в мешке, без единого звука,
Как турка какого-то, флейтиста,
К Босфору.
И здесь, оказывается, «смерть от воды».
Еще два примера, иллюстрирующих трудности перевода.
Вот три строки из второй части поэмы:
Huge sea-wood fed with copper
Burned green and orange, framed by the coloured stone,
In which sad light a carvèd dolphin swam.
В камине горит большая коряга, выловленная из моря (huge sea-wood). Она пропитана морскими солями (fed with copper), что придает пламени характерные цвета (зеленый – от меди, оранжевый – от натрия). Камин обрамлен цветным камнем (framed by the coloured stone) и украшен резным дельфином. Эта интерпретация подтверждается тем, что в следующей строке упоминается mantel, каминная доска.
Эта картина идеально вписывается в символику поэмы: от моря и воды осталось лишь воспоминание, дерево, выловленное из моря, горит в огне, а дельфин – это резное изображение.
Цельный ствол в камине
Горел, пропитанный в морских скитаньях медью,
Оранжевым и зеленью, и в этом
Печальном свете плыл резной дельфин.
Для сравнения: у Сергеева это место передано как:
Аквариум без рыб
Горел травой и медью на цветных каменьях,
В их грустном свете плыл резной дельфин.
(Аквариум – из-за путаницы между sea-wood, куском дерева, выброшенным морем, и морской травой, sea-weed.)
У Стамовой:
…камин украшен был
Гравюрой медной в обрамленьи камня:
В волнах, в их отблесках зелено-красных
Печально плавал молодой дельфин.
Второй пример (из третьей части):
The sound of horns and motors which shall bring
Sweeney to Mrs. Porter in the spring.
Oh the moon shone bright on Mrs. Porter
And on her daughter
They wash their feet in soda water
Et O ces voix d’enfants chantant dans la coupole.
В переводе Сергеева:
Гудки машин, весной в такой машине
К девицам миссис Портер ездит Суини.
Ах, льет сиянье месяц золотой
На миссис Портер с дочкой молодой,
Что моют ноги содовой водой
Et O ces voix d’enfants chantant dans la coupole.
Первые две строки английского текста – почти дословная цитата из поэмы XVII века, где речь идет о Диане и Актеоне (только вместо охоты – моторы). Комментируя следующие, Элиот упоминает солдатскую балладу времен войны, не приводя подробностей. Но «содовая вода» там используется в качестве контрацептива[374]. Последняя строка – из Поля Верлена, «О эти голоса детей, под куполом поющих!», – оказывается горьким сарказмом.
Использование Элиотом цитат – кошмар для переводчика. Надо ли их переводить заново? Или использовать известные (не обязательно точные) переводы? Но тогда чужестранный читатель может и не узнать цитаты…
Глава восьмая. «Полые люди»
1
Начало января Элиот провел с Вивьен в Париже. «Том был здесь десять дней. Я думаю, ему гораздо лучше», – писала Вивьен[375].
Вернувшись в Лондон, он сразу заболел гриппом. Вскоре возобновилась и депрессия – методы Виттоза, похоже, оказались паллиативом.
В письме Паунду (24 января) он обсуждал поправки к TWL, принимая практически все и обращаясь к нему «cher maitre» («дорогой мастер»). К этому времени Вивьен тоже вернулась. «Complimenti приветствуются, т. к. я в глубокой депрессии, – писал он. – В. шлет вам свою любовь и говорит, что, если бы она осознавала, насколько омерзительна Англия, она бы не стала возвращаться»[376].
Паунд продолжал разрабатывать планы спасения Тома. В феврале он писал Дж. Куинну, что ему «надо стать личным секретарем какого-нибудь богатого имбецила… а если это не получится, вы могли бы послать кого-то, чтобы соблазнить, похитить или еще каким-то образом ликвидировать миссис Э.»[377].
Мнения окружающих не обязательно справедливы. Сам Элиот признавал, что без Вивьен не было бы его поэзии. Вивьен писала о TWL: «За прошлый год она стала частью меня (или я – частью ее)»[378].
Одним из последних редакционных изменений в TWL (по совету Паунда) была замена эпиграфа. Вместо эпиграфа из «Сердца тьмы» Дж. Конрада: «Вспоминал ли он в эту последнюю минуту просветления всю свою жизнь, свои желания, искушения и поражение? Он прошептал, словно обращаясь к какому-то видению… он попытался крикнуть, но этот крик прозвучал как вздох: – Ужас! Ужас!»[379] (возможно, Паунд счел его слишком откровенно говорящим о жизни Элиота), Элиот подобрал эпиграф из «Сатирикона» Петрония: «А еще видел я кумскую Сивиллу в бутылке. Дети ее спрашивали: “Сивилла, чего ты хочешь?”, а она в ответ: “Хочу умереть”». Этот эпиграф звучит более отчужденно и лучше резонирует с мифологической темой поэмы. Позже Элиот добавил посвящение Паунду, «лучшему умельцу» (il miglior fabbro).
2
Работа в банке никуда не делась, но две задачи для Элиота были приоритетными – публикация TWL и выпуск журнала.
Еще в Париже Элиот и Паунд ужинали с Джойсом и американским издателем Паунда Лайврайтом[380]. Лайврайт рассчитывал на сенсацию, напечатав «Улисса». Готовились в печать новые стихи Паунда. TWL хорошо вписывалась в этот букет. Правда, поэма еще была
