Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - Александр Григорьевич Гамбаров
Во избежание всякого неудовольствия на меня, я долгом почитаю доложить вам теперь же об этом, покорнейше прося разрешить мне этот вопрос. Во всяком случае, если в течение печатания я узнаю об Нечаеве что-либо обстоятельное, и он будет взят, а я печатание прекращу, то затраченные деньги пропали, и для меня без скандала не обойдется, если же я ничего не узнаю и тоже прекращу печатание, то тот же скандал. Следовательно, положение мое крайне рискованное. Вообще же все дело своею неприятною тяжестью ложится на меня, ибо я должен просить о таких средствах, на которые правительство, быть может, не согласится. А между тем другого средства для себя я не вижу. Не займись я печатанием, инкогнито пропало безвозвратно. Благоволите разрешить теперь, что мне делать. Всю тяжесть моего положения вы легко усмотрите».
В разговорах с Мечниковым, Чернецким и др. Роман, как на источник своих капиталов, ссылался на «банкира», живущего не то во Франции, не то в России, и финансирующего его. Приводим, как образец его «издательской» дипломатии, копию с письма его к Мечникову от 6 апреля 1870 г.
«М.Г. Я получил от своего банкира ответ. Он раньше конца будущей недели мне не может выслать денег, а потому я и не могу удовлетворить теперь вашу вторичную просьбу дать вам вперед в счет работ 300 фр. Что же касается до сделанного вами уже перевода, то он составляет maximum 37.672 буквы, что по условию составит 94 фр., которые, если угодно вам получить, то могу тотчас вам прислать. За это же время я успею, вероятно, несколько пополнить пробел о Бироне, что, по-моему, все-таки необходимо, и порешить записки Штеллина, чего до сих пор не успел, будучи занят с г. Тхоржевским другим делом и не чувствуя себя совершенно здоровым. Ваш покорный слуга Н. Постников».
Посылая копию этого письма «банкиру» – через А.Н. Никифораки К.Ф. Филиппеусу, Роман писал ему[89]: «Мне кажется, что письмо написано довольно деликатно и, не лишая Мечникова надежд, не может его вооружить против меня. Мне это, пока, тем более необходимо, что он в хороших отношениях с Чернецким, а с этим последним мне портить не нужно. […] Как прикажете: отдать Мечникову оставшиеся у меня 272 р., или вы изволите мне прислать особо, согласно вашему обещанию?». «Банкир», надо полагать, в средствах тогда не отказывал.
Насколько Роман вполне ясно представлял себе схему своей провокационной работы, настолько же неясным оставалось для него его нынешнее положение. Права его были чрезмерно урезаны. В своей тактике он был почти абсолютно зависим даже не от Никифораки, проживавшего также в Женеве и инструктировавшего Романа, а непосредственно от III Отделения. Филиппеус и он разговаривали на разных языках, понимая и в то же время не понимая друг друга. В Петербурге нетерпеливо ожидали от Романа конкретных и достоверных указаний относительно Нечаева. Здесь меньше всего интересовались «переводами» долгоруковских бумаг. Основная цель – Нечаев, а издание мемуаров покойного князя вопрос совершенно второстепенный, нисколько не интересующий сам по себе ни Филиппеуса, ни Шувалова.
Иной точки зрения держался Роман. Он, может быть, и искренно верил, что Нечаева рано или поздно настигнет; у него на то было много шансов. Но он понимал, что Нечаева немыслимо обнаружить врасплох, если только неожиданно не подвернется счастливый случай. Он жаждал его поймать, помня о наградах и чине, но логика подсказывала ему, что действовать надо медленно и осторожно. План свой он начертил правильно. Надо было, по его мнению, осесть прочно в среде Тхоржевского, Огарева, Мечникова и других эмигрантов и «вкрадываться медленно в теплую дружбу» к ним. А как этого достичь, не печатая второго тома? Он продолжает непрестанно настаивать на печатании, доказывая разнообразнейшими доводами всю пользу такого предприятия. Роман обнадеживал их завтрашним днем. «Вы изволите, быть может, соблаговолить судить, в какой степени я мог бы быть полезен в будущем, вкрадываясь медленно в теплую дружбу к Тхоржевскому», – замечает он в одном из своих донесений[90]. «Я Тхоржевского успел совершенно подобрать к рукам», – пишет он в другом месте[91].
III Отделение, конечно, этим не удовлетворялось. Для Филиппеуса Тхоржевский представлял собою, видимо, сомнительный источник обещанных Романом будущих благ; он должен был казаться малоценным средством в деле поимки Нечаева. В донесении от 4 апреля (н. с.) Роман, рассказывая, как он 3 апреля в компании с Тхоржевским провел вечер в одном из женевских кафе, – разумеется, на казенный счет, – сообщает следующее об уводе пьяного собутыльника на квартиру: «С трудом найдя извозчика, я его отвез в полубессознательном состоянии домой и воспользовался этим, чтобы пошарить у него в письмах и бумагах, но труд мой был напрасен – ничего заслуживающего внимания не нашел». Пусть такое сообщение не соответствует действительности – оно могло быть придумано с целью добиться возмещения расходов по соответственному счету кафе, – но во всяком случае и такие мелочи должны были учитываться в III Отделении. Это лишний раз подчеркивало, что от Тхоржевского искомых сведений о Нечаеве не добиться.
А Огарев? На него сам Роман в этот период не особенно рассчитывал: «Огарев же едва ли хорошо знает о пребывании Нечаева, да и можно ли надеяться на человека, запившего и забывающегося» – писал он[92].
Обстоятельства, таким образом, складывались
