О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Про армию я думал, честно признаюсь, с ужасом, и прочитать, что написал Сергей Довлатов про свою службу, было любопытно. О Довлатове я слышал не раз, в том числе и от Саши, – они, кажется, познакомились в университете. «А можно мне прочитать? – спросил я. – Я бы вечером прочитал, а завтра вам вернул». – «Ну я пошел служить», – сказал Саша и скрылся в кабинете. Сергей без большого энтузиазма отдал мне папку с рукописью, которая через несколько лет – и несколько редакций – была опубликована в Америке под названием «Зона». Мы договорились, что послезавтра до трех я завезу ее сюда, в редакцию, а Сергей, намереваясь быть около трех где-то рядом, ее заберет.
Вот, кстати, еще одна функция этого «клуба» – почтовый ящик. Сашины знакомые, случалось, оставляли для Саши и даже друг для друга рукописи, книги, записки. В это дело иногда вовлекался Кривцов, а были случаи – даже важная секретарша, которая, разумеется, презирала Сашу, как и любого человека в малых чинах, но если Саше что-то было действительно нужно, он умел ее обаять. Пару раз я был свидетелем таких Сашиных подвигов, и, честное слово, это было похоже на гипноз.
Через день, когда я зашел в «Неву», Довлатов уже сидел в Сашином кабинете. Кривцова не было, но позавчерашний аврал еще не закончился, и казалось, что в этом кабинете всего несколько минут назад горел костер. Я зашел по пути с работы – я работал тогда в университетской фотолаборатории – только для того, чтобы оставить папку. Саша явно был занят, и мы с Довлатовым вышли вместе на Невский. В этот день Довлатов показался мне совсем другим человеком. Он не был угрюм, а был очень даже разговорчив, я в те времена тоже не был молчуном. Незаметно за болтовней по Невскому мы дошли до Рубинштейна, где Довлатов жил. Судя по всему, мы были забавной парой: огромный Довлатов и я, роста небольшого и очень активный, говорливый, жестикулирующий.
Много лет спустя мой друг художник Юра Александров рассказал мне, что видел нас на Невском. Сначала он увидел Довлатова, который был, как Юре показалось, выше всех прохожих на целую голову, а потом – меня, что-то напористо Довлатову втолковывающего.
«Зону» (я не уверен, что у рукописи тогда уже было это название) я с легкостью прочитал за вечер и до сих пор к месту, а бывает не к месту, цитирую словечки и выражения, вроде как один солдат рассматривает фотографии членов Политбюро и удивляется: «Вот так фамилия – Челюсть!» (Вероятно, имеется в виду Петр Шелест – был такой член Политбюро), или про другого солдата, который лезет с перочинным ножом в зубах на телеграфный столб: «Парень он был технически грамотный и рассчитывал что-нибудь испортить».
Так вот, я хочу сказать: удивительно работает память – я отлично помню день, когда Саша познакомил нас с Довлатовым, но о том, что я Сергея уже видел, причем выступающим со сцены, у меня не сохранилось никаких воспоминаний.
Я был в Доме писателя на знаменитом вечере молодых литераторов 30 января 1968 года, который в доносе, отправленном некими В. Щербаковым, В. Смирновым и Н. Утехиным в отдел культуры ЦК КПСС, был назван «хорошо подготовленным сионистским художественным митингом».
Я знаю из книжек, что там выступали Довлатов, Валерий Попов, Марамзин, Татьяна Галушко, Елена Кумпан, Городницкий, Уфлянд и Бродский. Я был там от начала и до конца. Но из всех сидевших на сцене я действительно помню только Володю Уфлянда. И Бродского, читающего «Большую элегию Джону Донну», «Остановку в пустыне». Я слушал его в первый раз, и это первое впечатление стоит в моей памяти особняком. Впоследствии я слушал Иосифа Александровича несколько десятков раз читающим в Ленинграде, в Пало-Альто, в Сан-Франциско и Нью-Йорке. На каждом из этих выступлений И. А. читал и старые известные стихи, и новые, которые еще не публиковались и были знакомы, может быть, только Леше Лосеву и Томасу Венцлова (И. А. почти все новые стихи читал им сразу по телефону). Я помню много замечательных стихов с его голоса, но после «сионистского» вечера такой же шок я испытал только однажды в Нью-Йорке, когда И. А. читал «Портрет трагедии».
Так вот, о памяти. Я помню, какой камерой и каким объективом я снимал на этом «сионистском» вечере. Я помню, что пришлось чудовищно запроявить пленку – света для моего объектива было недостаточно. Фотографии Бродского, сделанные мной на этом вечере, публиковались тысячу раз. Но, кроме Иосифа и Володи Уфлянда, я не помню никого. Даже Довлатова не помню. Казалось бы, такой крупный мужчина! Нет, никаких воспоминаний.
Вообще, с памятью трудно разбираться. Когда-то, по молодости, я думал, что важное – события, встречи – я запоминаю, как же я могу это забыть? Но когда выходило, что слова, вчера казавшиеся важными, сегодня выглядят вообще малозначительными, я решал: заведу дневник. Это как бросить курить – решение принять легко. Десятки раз я покупал какую-нибудь понравившуюся мне тетрадку и начинал записывать. Сначала ежедневно, потом – через день, потом – иногда, а потом эта тетрадь теряла свое лицо, в ней появлялись записи совсем не дневникового характера, и она превращалась в простую тетрадку. Тетрадку, которую не хранят. Я просматривал записи и, если что-то находил дельное, выдирал и складывал в папку.
Несколько таких выдранных листков – но далеко не все – доехали до Сан-Франциско. Пару дней назад я перебирал их и наткнулся на такую запись: «С Сашей – про Довлатова. Довлатов говорил Саше: “У тебя нет живота – тебя бабы любить не будут. Бабам нравится, чтобы у мужчины был животик”». Саша рассказывал, почти не скрывая обиды. На что обиды? На какую-то детско-юношескую болтовню?
За несколько дней до отъезда я взял у Саши нью-йоркский адрес и телефон Довлатова. Из Сан-Франциско я написал Сергею письмо, и вскоре от него явился пакет со всеми вышедшими на тот момент его американскими книжками.
Я позвонил ему, мы поговорили коротко (я боялся тратить деньги, а Сергей, надо думать, чувствовал неловкость от того, что я их трачу). Между делом Сергей мне сказал, что сейчас читает Сашину книжку «В краю непуганых идиотов», вышедшую в Париже и подписанную псевдонимом Авель Адамович Курдюмов. «Это какая-то ошибка, – сказал я. – Во-первых, Сашу никогда не интересовали Ильф и Петров, во-вторых, я читал все его сочинения, написанные за годы нашего знакомства. Если только он ее написал еще до того, как мы познакомились, но это невероятно».
Мы не стали спорить по телефону. Сергей, однако, ответил мне в
