Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
– Ты когда-нибудь задавал себе вопрос, Командир, что такое твоя жизнь сама по себе? – с видимым интересом спрашивает Чакеньо.
– Мы вовсе не собирались ни на кого нападать. Нам и в голову не приходило, что мы окажемся в этой ловушке, – говорит пленный солдат. – Нас послали задержать банду торговцев наркотиками… Перебили весь отряд, – добавляет он, поборов волнение, от которого то и дело прерывается его голос. Он весь дрожит. Повар протягивает ему чашку горячего дымящегося кофе.
– Ты должен понять, что у нас не было другого выхода, – говорит Дарио.
Солдат шумно глотает кофе. Машинально отирает лоб, на котором нет пи капли пота.
– Тяжко понять тому, кто остался в живых, – говорит он деревянным голосом. Слова идут откуда-то из самого горла.
Сегодня не вернулся Нико. Подозреваем, что в городке не все ладно. Командир послал группу бойцов понаблюдать за дорогой. Нико отправился в городок переговорить со связным из Ла-Паса и прикупить продовольствия. Он поехал в джипе, как всегда, и в обычный час. В городке его считают чудаковатым богатеем, которым делает странные объявления по радио и вечно возится с книгами. Мы ждали весь день на бугре, с которого видна дорога в городок. «Боюсь, что плохо дело», – озабоченно сказал Командир, когда мы вернулись. Ночью часовые не разожгли костра. Благоразумие прежде всего.
– В моей жизни уже более полутора десятков лет есть один смысл: Революция, – отвечает Командир, шевеля хворостиной угли в костре. Он вынимает из кармана пачку сигарет и предлагает обоим своим собеседникам. Потом дает им прикурить от тлеющей хворостины. Выпустив первую порцию дыма, Командир заканчивает: – До этого я был строптивым отпрыском буржуазной семьи.
Хавьер смотрит на него во все глаза.
– Я перепробовал в уме все пути, – говорит Командир. – Практически занимался всем, чем только мог.
У солдата простое, смуглое лицо. Выступающие скулы и глубоко сидящие глаза выдают в нем индейца-аймара.
– Вы же были вооружены, значит, предполагали, что и контрабандисты могут на вас напасть, – наседает Дарио на пленного.
– Но убивать исподтишка нельзя, – убежденно говорит солдат, продолжая отхлебывать горячий кофе.
– Ничто не может заставить нас хоть на миг отречься от нашего дела.
Пленный делает последний глоток и возвращает чашку повару, который остается стоять с чашкой в руке.
– Можете и убить меня, чтобы сделать свое дело, – говорит он и крестится.
– Вся жизнь посвящена одной цели, – говорит Чакеньо восхищенно.
Люди, сидящие кружком, вопросительно переглядываются. На миг наступает неловкая тишина. Пленный стоит в центре, готовый ко всему. Вытаскивает из кармана грязный платок и шумно сморкается.
– Извините, – говорит он, высморкавшись.
– Ты с Альтиплано, – предполагает Херонимо.
– Да, сеньор. Сейчас служу родине.
– Не родине ты служишь, а капиталистическим марионеткам! – взрывается Дарио.
Нико сел в джип, улыбаясь, махнул рукой на прощанье Командиру и нам всем.
– Привет подружкам, – крикнул ему Дарио.
– Передам с удовольствием, – ответил Нико и включил мотор.
До боли в глазах я слежу за горизонтом, надеясь увидеть облачко пыли, возвещающее о возвращении Нико. Солнечные лучи бьют мне прямо в глаза. «Ничего», – думаю я.
Командир вытягивает ноги. Зевает.
– Вот и сон снова пришел, – говорит он.
– Так что насчет смерти, Командир? – не унимается Чакеньо и, как всегда, с нетерпением ждет ответа на свой вопрос.
Собрались за несколько минут. Пленный сидит под деревом, на глазах повязка. Каждому предстоит нести немалый груз.
– Нико сегодня не вернулся. Боюсь, они до чего-нибудь докопались. Надо быть готовыми в любой момент оставить лагерь и уйти в горы. Наша борьба несколько затянется, – говорит Командир. – Я распорядился, чтобы шесть человек держали под наблюдением дорогу и весь склон. Если они вышлют сюда отряд разведчиков, он пройдет здесь. Им приказано не дать нам уйти, – добавляет он.
– Ты где-нибудь учился? – спрашивает Херонимо.
– Я читать умею и писать. Учился у миссионеров в сельскохозяйственной школе, – отвечает пленный. Он мал ростом, у него широкая грудь, сильная, но короткая шея.
Мы выступаем. После засады, устроенной отряду правительственных войск, наши планы коренным образом изменились. Началась партизанская война, и мы все твердо знаем, что подготовительный период закончился.
– Смерть всегда застает нас врасплох, – говорит Командир. – Надеюсь, к тому времени, когда придет мой черед, я сделаю все, что должен был сделать только я один в мире.
Чакеньо с недоумением мигает, встает и подбрасывает в огонь сучья.
– Думаю, мы никогда не заслуживаем смерти – какой бы то ни было, – говорит Чакеньо и садится.
Командир, позевывая, поднимается.
– Хорошо погреться у огня, с удовольствием поговорил бы с вами подольше, но меня одолевает сон, товарищи. Очень жаль, – говорит он и отходит к своему гамаку. Командир спит под открытым небом. – Спокойной ночи, товарищи, – доносится из гамака его голос.
…Люди смущенно смотрят друг на друга. Подходит Командир.
– Мы не собираемся тебя убивать, – говорит он. – Но отпустим, только когда покинем лагерь.
– Спасибо, сеньор, – говорит солдат. Голос его снова обрел звонкость, и в нем не слышится ни удивления, ни благодарности…
– Командир просто невероятен, – говорит Чакеньо. – Он целиком посвятил себя делу, и потому ему не лезут в голову разные глупости, как мне.
«Глупости, Чакеньо?» – думает Хавьер и вытягивается на траве, лицом вверх, чтобы видеть небо в звездах, в бесконечных и безмолвных звездах, посылающих свой свет на землю извечно и во веки веков; звездах, застигнутых в атоме времени глазом смертного, который глядит на них и спрашивает себя, один в одиночестве бесконечного пространства: «Глупости, Чакеньо?»
* * *
Тут капитан как даст пинка собаке; он, черт вас дери, знает, что делает. Мы глядим, как бедная тварь, прихрамывая и скуля, улепетывает прочь и, забившись в угол двора, начинает подвывать – изливает бездомный пес свою горькую жалобу. В наших глазах можно прочесть: бедняжка не виновата, что нас замучили журналисты, которым непременно надо быть в курсе наших дел с партизанами. Капитан плюхается в гамак, вынимает пачку сигарет и в бешенстве, можно сказать – остервенело, затягивается, впившись взглядом в тех, которые стоят к нему поближе. Мы беремся кто за что – лишь бы не встречаться с ним глазами. Слава богу, хоть подвернулась собачонка, решаю я, в общем даже радуясь существованию четвероногого. Самая растреклятая вещь в нашем положении не то, что нам предстоит драться с партизанами, а то, что драться-то не с кем – партизаны исчезли, как сквозь землю провалились, и придется теперь двигать в сельву в полном боевом снаряжении и встречаться с ними один на один, чтобы покончить с
