Лев Толстой. Свободный Человек - Павел Валерьевич Басинский
Толстой де-факто (еще не де-юре) отказывался от собственности. Он отрясал это «зло», как прах, от ног своих. Но «зло» ложилось на плечи его жены.
Это был горький компромисс, заложивший мину замедленного действия. Подписывая доверенность, Толстой, видимо, поступал по исповедуемому им принципу ненасилия. Он позволял жене и детям самим решать, как им жить: пойти ли за ним или остаться «господами». Но при этом он оставался жить в семье и волей-неволей разделял с ними обиход. Он же только готовился к новой жизни: сам пилил дрова, учился шить сапоги, пахал и косил вместе с крестьянами. Но потом возвращался в дом (московский и деревенский), где ничего не менялось.
Летом 1884 года он сделал первую попытку уйти из дома. Это был своего рода «черновик» будущего знаменитого ухода. И он получился нелепым.
Восемнадцатого июня в Ясной Поляне Толстой пошел косить траву вокруг дома, потом — купаться на пруд. Вернулся бодрый и веселый. Вдруг между ним и женой вспыхнул спор из-за самарских лошадей, которых он начал было разводить, но бросил это дело. Софья Андреевна кричала, что от этих лошадей одни убытки, что их поморили и что он сам хочет таким образом от них избавиться. Толстой пошел в кабинет, собрал котомку, с которой когда-то пешком ходил в Оптину пустынь, вышел из дома и пошел по березовой аллее к Белым столбам, въезду в Ясную Поляну. Софья Андреевна догнала его и спросила, куда он идет. «Не знаю, куда-нибудь, может быть, в Америку, и навсегда. Я не могу больше жить дома!» — крикнул он со слезами. Жена напомнила, что она беременна и вот-вот должна родить. Толстой не слушал и прибавлял шагу.
С половины шоссе на Тулу он повернул назад. Дома Сергей и Илья играли в карты. «Дома играют в винт бородатые мужики — молодые мои два сына», — пишет он о них в дневнике, как о чужих людях. В третьем часу ночи Софья Андреевна разбудила его: «Прости меня, я рожаю, может быть, умру». Этой ночью родилась их последняя дочь Александра. Толстой остался в семье. Но радости от этого никто не испытывал.
Татьяна Львовна оказалась права, когда писала в дневнике, что отказ от собственности не изменит характеры членов семьи, а породит в них озлобление.
Первым озлобился Илья. Он рано женился на Сонечке Философовой, дочери вице-президента Академии художеств, по мнению Толстого, девушке «славной, простой, здоровой, чистой». Но, увы, небогатой. По сути, бесприданнице. Это было в характере сыновей Толстого — не искать себе богатых невест и жениться только по любви. Так же когда-то поступил их отец.
Молодожены поселились в Гринёвке, принадлежавшей Софье Андреевне. Первое время они были абсолютно счастливы. Илье было по душе сельское хозяйство. Он был мастеровит, любил плотничать и столярничать. Но скоро его настроение изменилось.
Он начинает чувствовать себя «управляющим» в имении матери. И это ему не нравится. Исподволь, а затем и откровенно он заводит разговоры о разделе собственности отца. В семье Толстых происходит то же, что было в крестьянских семьях: женившись, сыновья хотели жить самостоятельно, а не под началом отца, и требовали раздела семейной собственности. В первую очередь — земли…
Только «отцом» оказалась Софья Андреевна.
Между ней и Ильей начали вспыхивать ссоры. На хуторе матери Илья держал лошадей, из молока которых делали кумыс для отца. Вот запись в дневнике Софьи Андреевны во время приезда Ильи:
«Илья вдруг говорит: “А я вам кобыл для кумыса не дам”. Я вспыхнула и говорю: “Я тебя и не спрошу, а прикажу управляющему”. Он тоже вспыхнул и говорит: “Управляющий — я”. — “А хозяйка — я”. Была ли я уставши или уж очень он меня намучил разговором о деньгах и именье, только я страшно рассердилась, говорю: “До чего дошел, отцу на кумыс кобыл пожалел, зачем ты ездишь, убирайся к черту, ты меня измучил!”».
Из всех сыновей больше всех Толстой любил Илью. И внешне, и характером Илья был похож на отца — такой же упрямый и неуправляемый. Толстой почему-то жалел Илью. Он был заранее уверен, что тот будет несчастлив. (Так и случилось.) И Толстой решился на раздел.
Это был беспрецедентный поступок. Не просто раздел, но окончательный и бесповоротный отказ Толстого от всей собственности, «как если бы я умер».
«В июле[29] 1891 года, — вспоминал Сергей Львович, — все мы — братья и сестры — съехались в Ясной Поляне для обсуждения предполагаемого отцом раздела его имений между нами. Отец оценил все свои имения вместе с купленными матерью двумя небольшими имениями Овсянниковым и Гринёвкой приблизительно в 500 000 рублей и решил распределить все эти имения поровну на девять человек — нашу мать и восемь его детей. Каждую часть он оценил в 55 000 рублей. После совместного обсуждения этого дела было установлено, согласно предложению отца, следующее распределение долей каждого: Ясная Поляна была разделена на две части — одна часть передавалась матери, другая — малолетнему Ивану, бывшему под ее опекой; Никольское-Вяземское вместе с Гринёвкой разделялось на три части: я получал часть с усадьбой с условием заплатить 28 000 сестре Тане, Маша получала среднюю часть Никольского, Илья — Протасовский хутор вместе с купленной матерью Гринёвкой, где он поселился; Татьяна — 28 000 от меня и купленное матерью Овсянниково, Лев — московский дом и участок в самарском имении, трое младших, кроме Ивана, опекаемые матерью, получили остальное самарское имение. Маша, разделявшая убеждения отца, отказалась от своей части, и ее часть была передана матери.
Тогда я предложил матери, на что она согласилась, передать мне Машину часть Никольского-Вяземского с обязательством уплатить ее стоимость, то есть 55 000 рублей. Таким образом я взял на себя обязательство уплатить сестрам 28 000 + 55 000 = 83 000, что составляло около ста рублей с десятины имения».
За этими сухими цифрами крылась настоящая драма. Члены семьи Толстого делили его имущество, как наследство, будто он умер. Но Толстой не умер. И находился в том же доме, где жена и дети делили между собой его наследство…
Строго говоря, Толстой исполнил долг перед женой и детьми. Ведь он передавал им «в наследство» гораздо больше, чем когда-то получил от отца. И вот странное совпадение. «Наследство» составило полмиллиона рублей. Ровно столько же составляли долги его деда Ильи Андреевича, которые тот оставил в «наследство» его отцу — Николаю Ильичу.
Но это было тяжело. Для всех. Когда Татьяна и два старших брата зашли в кабинет отца, чтобы известить его о разделе собственности, Толстой выглядел чрезвычайно жалко. Он стал им быстро говорить: «Да, я знаю,
