Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
— Ты скучаешь, мой милый! Так поди-ка к ребе Шлеймке, пока не окончим дела, побеседуй с ним о Торе. Ребе Шлейме, — обратился он затем к кривому, — принесите Гемару и выслушайте нашего жениха!
Это был с его стороны ловкий политический ход, чтобы склонить отца к уступкам. Отец обиделся, но сделал-довольное лицо и сказал: «О, можете его экзаменовать сколько и в чем угодно!» Я же был до глубины души возмущен: «Что еще вздумали? Экзаменовать меня? Да еще здесь, на виду у всех, на глазах у нее?! Черт знает на что это похоже!»
— Так вот для чего притащили этого кривого урода! — обратился я шепотом к р. Лейзеру-Янкелю.
— А ты думал зачем же? — ответил он. — Но тебе нечего бояться; знаешь, слава Богу, Талмуд. Только не трусить и не волноваться!
Однако ж, говоря это, р. Лейзер-Янкель, видимо, сам трусил и волновался. Для него тот или другой исход экзамена был далеко не безразличен: в случае неудачи и расстройства помолвки он лишится дара, в размере нескольких рублей, полагающегося ему как учителю жениха. Но это не все, важнее для него был его, Лейзера-Янкеля, престиж; мое поражение было бы и его поражением. И он насторожил уши, яростно жуя то язык свой, то пейсы, что он делал всегда при сильном волнении.
Ребе Шлеймке между тем пошел к подводе отыскать привезенную с собою книгу и, вернувшись с толстым фолиантом, положил его на стол. Книга эта оказалась «Хулин» (талмудический трактат о резке скота), трактат трудный и редко проходимый в хедерах. Ребе Шлеймке долго перелистывал книгу, видимо приискивая место потруднее, позамысловатее. О, как противны мне были в эту минуту и р. Шлеймке, и Талмуд!
Но делать нечего, Я сел на указанное мне место и взялся за книгу, бросив взгляд в сторону невесты. Она стояла, как прежде, спокойная и с улыбкою на розовых устах смотрела на меня, но мне казалось, я верил, скорее хотел верить, что эта улыбка выражала жалость ко мне. Я знал, что она не снимет с меня глаз во все время этого несчастного экзамена. На олимпийских играх и на рыцарских турнирах присутствие любимого существа придавало мужество и не раз содействовало победе. На меня же это присутствие подействовало устрашающе, помутило ум, когда он был нужнее чем когда-либо. Но — в минуту опасности является сила, и мне скоро удалось овладеть собою, успокоиться и надлежащим образом вникнуть в заданную тему. Я стал читать сначала робко, а потом посмелее; р. Шлеймке с довольным видом кивал головою. «Так, так! Хорошо, очень хорошо!» — восклицал он часто, ободряя меня. Словом, все шло как нельзя лучше. Но вдруг р. Шлеймке остановил меня и задал мне вопрос — вопрос убийственный. Это было нападение из-за угла, сзади, именно в то время, когда я менее всего его ожидал! В другое время, при иной обстановке, на досуге я бы мог, конечно, найти объяснение; но теперь, когда я знаю, что все взоры на меня обращены, когда малейшее колебание губительно?!
Тут явился мне на помощь Лейзер-Янкель, стоявший все время при мне настороже.
— Вопрос ваш, ребе Шлеймке, — сказал он, — поставлен неправильно.
— Почему неправильно?! — накинулся на него р. Шлеймке.
Вместо ответа на вопрос р, Шлеймки Лейзер-Янкель поставил ему десять других вопросов, из ответа на которые будет явствовать неправильность поставленного р. Шлеймкою вопроса. Последний из нападающего очутился в положении обороняющегося. Ему это не впервые. И он храбро защищается, но Лейзер-Янкель наступает все сильнее и сильнее. И пошла яростная борьба. Вот-вот, казалось, они вцепятся друг другу в бороды и пейсы, произойдет кровопролитие… Я оставил книгу и борцов и ушел в сторону дам, где мама разливала чай и потчевала гостей привезенными сластями.
— А что? Ты ушел? — спросила меня мама.
— Я свое дело уж сделал, — ответил я, — а они затеяли там драку. Пусть себе дерутся! Я драться с ними не имею никакой охоты, — прибавил я, смеясь.
Все рассмеялись. Рассмеялась и невеста, видимо вполне одобряя меня.
— А знаешь, мамаша, — сказал я, — ты бы хорошо сделала, если бы и меня попотчевала стаканом чаю; у меня пересохло в горле.
— О, да, — отозвалась мехутенеста, — тебе это по всей справедливости следует после такого урока. Не мама, а мы должны тебя потчевать. Крейнделе, — обратилась она к невесте, — сбегай к корзине и принеси нам варенья!
Невеста побежала, принесла варенья и сладких печений, налила мне стакан чаю. Ах, как вкусны были поданные ею лакомства! Ничего подобного я в жизни своей не едал!
А там, между «учеными», еще шла отчаянная борьба. Оба уже вспотели, охрипли, а все продолжают единоборство. Каждый то и дело разит другого вескими доказательствами, точно тяжелыми ударами молота, и никто не признает себя побежденным. Наконец в дело вмешался мехутон:
— Ребе Шлейме! Послушайте, ребе Шлейме!
— А что?
— Скажите же нам, как вы находите его? Знает ли он Талмуд?
— Знать-то он знает, — ответил р. Шлеймке, указывая рукою на Лейзера-Янкеля, — да ум у него не в порядке.
— Я не о ребе Лейзере-Янкеле спрашиваю; я спрашиваю о женихе.
— Ах, о женихе? Ну, что и говорить! Дай Бог всем нам таких детей! Головка хорошая! Но я говорю о ребе Лейзере-Янкеле. Он, бесспорно, человек ученый, да голова у него кривая!
— Сам кривой с головы до ног, — крикнул р. Лейзер-Янкель, — а говорит, что у меня кривая голова! Посудите сами!
Он схватил книгу, подсунул ее под нос мехутону, желая объяснить, в чем спор. Но мехутон, закрыв книгу, сказал с усмешкою: «Ну, мне теперь некогда разбираться в таких вопросах. Знаю, что вы оба великие ученые, и, по всей вероятности, вы оба правы. А пока что лучше сделайте «брохе» (произнесите благословение, то есть покушайте{27}).
Спорщики послушались и, совершив благословение, с таким жаром ухватились за пирожки, что вскоре совершенно позабыли о споре и стали мирно беседовать о своих личных и семейных делах, как ни в чем не бывало.
— Ну, слава Богу, враги помирились, — заметил мой отец, смеясь.
— А вы думали, ребе Исроэль, что мы враги? — сказал р. Шлеймке. — Чтобы надо мной сбылось то, чего я ему желаю! Лейзер-Янкель — мой старый друг и сотоварищ. Вместе мы учились в Эйшишках и в Свенцянах.
