О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Сашин портрет я выбрал сразу, после первого просмотра «контролек».
Я не пытался анализировать этот выбор. Если бы кто-то спросил меня почему, я бы не знал, что ответить.
С этим негативом – как и почти со всяким другим – надо было еще работать. В лаборатории я первым делом изменил тоновой баланс и добился того, чтобы взгляд не соскальзывал с картинки, а был заперт в треугольник: глаз – нос – глаз. Таким образом портрет приобретал два отчетливых плана: на переднем плане – руки со сплетенными пальцами, закрывающие значительную часть лица, на втором плане – лицо с улавливающим взгляд зрителя треугольником. Легко представить себе, что освещенные и хорошо в деталях проработанные глаза затягивали бы взгляд зрителя, как в воронку, еще глубже. Это был бы третий план – воображаемый, условно говоря, взгляд внутрь (говорят же: глаза – зеркало души). То есть это был бы еще один уровень интереса. И все-таки что-то меня в этой картинке все равно не устраивало. Уже не помню, что подтолкнуло меня к этому, но я сделал еще один отпечаток, притушив глаза, немного притемнив их, – и все встало на место. Получился взгляд в себя, но никакого зеркала – посторонних туда не пускают.
На таком, скажем так, ремесленном уровне я понимал, что делаю. Но для чего? Зачем?
Это был 1991 год. А в 2000 году на конференции, посвященной Бродскому, я разговорился с бывшей ленинградкой, переводчицей, живущей теперь в Швеции. Она расспрашивала меня о моих фотографиях Бродского и разных моих портретах людей его круга: Рейна, Наймана, Уфлянда, Гордина. «И еще, – сказала она, – мне кажется очень точным ваш портрет Самуила Лурье – это его характер: открытый-закрытый».
Я никогда не думал об этом, но мгновенно согласился. Поза и крупный план предполагают открытость – мы близки герою портрета настолько, что он разрешает нам всматриваться в его лицо. Руки со сплетенными пальцами, сдвинувшись влево, как будто бы подчеркивают: вам любопытно – рассматривайте! Но не надейтесь проникнуть туда, где хранится действительно важное, – глаза не пропустят ваш взгляд.
Да, открытый-закрытый – вот что, оказывается, я пытался сказать этим портретом.
Саша всегда был ироничен, что нравилось далеко не каждому собеседнику, но только немногие понимали, что это маска – открытый-закрытый, скрывающая его сентиментальность. Та самая маска, о которой говорил Бродский, ставшая мордочкой.
Он умел говорить комплименты, сложно закрученные и, случалось, такие, которые для тех, кто в состоянии был их понять, выглядели как насмешка. Он проработал много лет в «Неве» (одном из двух, а после появления «Авроры» – одном из трех литературных журналов Ленинграда), в редакции, которая квартировалась в роскошном доме в самом начале Невского (Невский, дом 3 – проходишь мимо, как не зайти?), он знал тысячу людей – уж, наверное, большинство ленинградских литераторов, – умел с ними поговорить, солидно выпить – не пьянея, закурить, и у многих создавалось впечатление, что они душевно знакомы.
Для тех, кого Бог не обидел умом, а сами себя они не обидели развитием, знакомство с Самуилом Лурье было, я думаю, лестным. Но было немало литературных персон, которые скрипели зубами, вспоминая о нем.
Саша умел припечатать хлестким словом. Его ирония нередко переходила в сарказм.
Одного именитого автора научно-популярных книжек, которому в свое время довелось разоблачать и менделистов-морганистов, и Вавилова, и даже Эйнштейна, Саша назвал «эрудированной борзой». Рецензию на новую книгу этого господина я прочитал в день знакомства с Сашей. Рецензия была написана для «Невы» и принята, но, видимо, кто-то настучал или редактор журнала, лауреат Сталинской премии третьей степени товарищ Попов, решил перестраховаться, зная, что «эрудированная борзая» – это не уличная Жучка, что у нее (у него) имеются по-прежнему серьезные покровители, которые, наверное, не будут в таком уж восторге от Сашиного сарказма. И рецензию сняли из почти готового номера.
К господам из компании «эрудированной борзой» Саша в своих фельетонах был беспощаден. Поэтому его фельетоны в советское время довольно редко попадали в печать. Как, впрочем, и его эссе о русских писателях. Зато в постсоветские времена кроме работы над своими замечательными эссе Саша активно сотрудничает с газетами «Невское время» и «Петербургский Час пик», потом ведет колонку в еженедельнике «Дело», то есть по крайней мере четыре раза в месяц он комментирует происшествия и события, новые идеи и старые фобии.
Сашины колонки не были просто политическим комментарием, не были они и элементарной злободневной публицистикой. Один хороший петербургский поэт, наш знакомый, сказал, что, мол, жаль, Саша тратит свои силы на эти газетные статьи, вместо того чтобы писать о литературе. О литературе? На самом деле это и была литература. Настоящая русская литература, в традициях Радищева, Писарева, Герцена. Саша был убежден, что мертвые всегда стоят за нашим плечом и мы отвечаем перед ними. «Разговоры в пользу мертвых» – назвал Саша одну из своих книг.
Об этом, об ответственности перед мертвыми, говорил и один из любимых Сашиных поэтов:
Не хныкать – для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?
Возвращаясь к хлесткости: Саша не всегда умел сдержать себя и, бывало, сожалел о сказанном (хотя, отмечу в скобках, сказанное было совершенно справедливо). Вот, например, Саша «немного раскаивается» после своего выступления на презентации новых книг писателя Икс: «Речь против Икса только для Вас, сугубо для внутреннего пользования. Он страшно обиделся, и я очень сожалею, что так завелся. Но уж больно невыносимо, когда тебе с важным видом объясняют, что правда людям не нужна и вредна. Что Зла нет, а есть конкуренция. Глупости нет – а что же есть? я так и не понял. Слушая, я подумал вдруг, что любой гэбэшник согласился бы с каждым его словом. Вот и вскипел. Хотя относился и отношусь хорошо. И теперь немного раскаиваюсь» (письмо Самуила Лурье автору от 9 марта 2012 года).
4
Позвонила Эля: двадцать минут назад умер Саша.
Это было вечером 7 августа 2015 года.
Два года Саша мужественно боролся с онкологическим заболеванием.
Не могу себе представить, что Саши нет.
Банальные слова, да? Довольно бессмысленные.
Открытый гроб. К нему подходят люди – одних я знаю, другие мне незнакомы. Некоторые подходят совсем близко, пристально всматриваются в лицо.
Потом гроб закроют, отвезут в крематорий, пепел развеют по ветру. Все это я вижу и знаю, но поверить,
