О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Это комментарий Бориса Стругацкого, сделанный в 2003 году. А в 1968-м слово «подтекст» не стоило даже произносить. Какой подтекст? Где вы видите подтекст? Каждый раз, когда в редакции заходила речь о подтексте, Саша, не ленясь, повторял апробированные и вбитые в мозги советских начальников заклинания: режим Черных Полковников, фашистский переворот Яна Смита в Южной Родезии.
Впрочем, Саша с разными членами редколлегии работал по-разному – одним вешал на уши дополнительную лапшу про Черных Полковников, но были и другие, которые на такую туфту не покупались. Геннадий Гор, старый писатель, очень интересный, культурный, но когда-то сильно и на всю жизнь испуганный человек, «говорил Саше: прекрасно написано, но ведь – параллели! параллели! Саша ему долго втолковывал, что никаких параллелей нет, а если они там даже… эта… то не станет же именно Гор объяснять их редсовету. Кажется, уговорил» (письмо Бориса Стругацкого брату от 25 мая 1968 года).
«В “Неве” ‹…›нас курировал Самуил Аронович Лурье – тончайший стилист, прирожденный литературовед, умный и ядовитый, как бес, знаток психологии советского идеологического начальства вообще и психологии А. Ф. Попова, главного тогдашнего редактора “Невы”, в частности», – написал Борис Натанович в книге «Комментарии к пройденному»[6].
Заседание редколлегии раз за разом откладывалось – объясняли: Попов не дочитал, Александр Федорович еще читает… Кажется, он так и не дочитал (если читал вообще). В конце концов роман был принят и авторам было отправлено редакционное заключение с двумя подписями – Попова и завотделом прозы Владимира Николаевича Кривцова. Сочинил его, естественно, Саша: «Средствами политической сатиры авторы создают образ антидемократического государственного строя, основанного на системе массового оглупления трудящихся, на системе тотального подавления личности в интересах финансово-милитаристской олигархии. Сатира Стругацких имеет точный адрес».
На двух страницах отборной демагогии закрепляется фундамент, на котором Стругацкие расположили свой роман. Дальше в максимально смягченной форме – еще две страницы замечаний и пожеланий, высказанных членами редколлегии. «Редакция считает, что авторы должны подумать над тем, чтобы мотив социальной неоднородности общества в стране Неизвестных отцов и экономических оснований, на которых держится их диктатура, мотив несправедливости общественного устройства прозвучал в романе сильнее. Думается, что это можно сделать экономно, несколькими штрихами. Редакция не считает возможным высказывать конкретные рекомендации, но полагает, что дополнительная работа в указанном направлении укрепит авторскую концепцию».
«Несколько штрихов» Стругацкие внесли, «авторскую концепцию» укрепили, и роман лег на стол завотделом прозы Кривцова, который, понятно, тут же переложил папку с романом на Сашин стол. Кривцов был, по-моему, неплохой мужик. В большом кабинете с высоченными потолками они сидели друг напротив друга, но к середине дня видеть друг друга могли не совсем ясно – Саша курил беспрерывно, его посетители почти все – тоже. А Кривцов, сколько я помню, вообще был некурящим, но безропотно терпел это безобразие. Он был китаист, ученик академика В. М. Алексеева, переводил современных китайских авторов, написал роман «Отец Иакинф» о знаменитом востоковеде, монахе отце Иакинфе (в миру Никита Яковлевич Бичурин).
Кривцов был человеком правильного происхождения: родился в деревне, работал слесарем, окончил рабфак при заводе «Электросила», потом ЛГУ, кафедру китайской филологии. На фронте в 1942 году вступил в партию. В общем, человек надежный, «проверенный, наш товарищ», ему спокойно можно было поручить и журнальный отдел прозы, и еврея-редактора. Но был не таким человеком, чтобы на этого еврея стучать, и вообще, чтобы по своей инициативе сделать кому-то подлянку.
Короче говоря, передав рукопись Саше, Кривцов осуществлял, так сказать, общее руководство и в детали редактирования не вдавался.
Кто помнит, в те времена в редакциях на каждом столе лежали ножницы и стояла банка клея. Заклеивали слова, предложения, целые абзацы, заменяя их другими. Изрезав в лапшу лист бумаги – либо на белые полоски, либо на полоски со словами и фразами, напечатанными редакционной машинисткой, – заклеивали то, что требовалось заменить или уничтожить.
Над рукописью сначала поработал Борис Натанович, заклеивая слово «Гвардия» словом «Легион» и уж совсем ни в какие ворота не лезущий «Комитет Галактической Безопасности», то есть «КГБ» заменяя не помню чем. Было несколько десятков мелких замечаний – типа заменить по всей рукописи слова «родина», «патриот», «отечество» (про КГБ понятно, но почему редколлегия потребовала устранить родину, патриотизм и отечество – как сегодня кому-нибудь объяснить?).
Посоветовавшись с Сашей, Борис Натанович учел большинство замечаний, а также вписал еще несколько абзацев все для того же «уточнения авторской концепции». В конце сентября Саша зашел к Борису, просмотрел вместе с ним поправки и забрал рукопись. Количество поправок не производило впечатления о проделанной большой работе, и Саша имитировал еще три десятка поправок, заклеивая слова и фразы полосками бумаги с теми же самыми словами. Оригинальные строчки почти везде сначала еще и замазывались белилами, на случай если наклейка вдруг отвалится.
Внешний вид рукописи начальству понравился. Было видно, что авторы и редактор поработали на славу. «В начале 1969 года вышло в “Неве” журнальное издание романа. Несмотря на всеобщее ужесточение идеологического климата, связанное с чехословацким позорищем; несмотря на священный ужас, охвативший послушно вострепетавших идеологических начальников ‹…› роман удалось опубликовать, причем ценою небольших, по сути минимальных, потерь. Это была удача. Более того, это была, можно сказать, победа, которая казалась невероятной и которой никто уже не ждал»[7].
Наверное, будет неправдой сказать, что без Саши «Обитаемый остров» не увидел бы свет; может быть, по глупости начальства Стругацкие и протолкнули бы его. Но что можно сказать с уверенностью: роман выглядел бы несколько иначе. В 1971 году появилось первое книжное издание «Обитаемого острова». По требованию «Детгиза» было сделано 896 поправок. «Неизвестные отцы» превратились в «Огненосных творцов», а главный герой романа Максим Ростиславский получил в «Детгизе» новый паспорт и с тех пор стал зваться Максимом Каммерером.
3
Все мы играем, пытаясь показать себя именно такими, какими мы сами себе видимся. Все мы носим маску, с большим или меньшим успехом закрывающую наше лицо. Но это не значит, что, подглядывая за человеком, можно засечь его настоящее лицо. Если бы все было так просто! Бродский любил повторять, что маска в конце концов прирастает к лицу и становится мордочкой. Где мордочка, а где лицо – нужно не только увидеть, но и понять.
Наверное, слово «понять» здесь не самое подходящее – выбор происходит на уровне интуиции. Иногда,
