О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук
Теперь о письмах. Большая часть их не сохранилась. Мы с Сашей начали переписываться по электронной почте с 1998 года. С тех пор два моих компьютера отправились на свалку. Меня учили, что нужно все копировать и хранить копии в надежном месте, но одно дело учили, а другое – когда сам обожжешься. У меня не было копий. Следующий компьютер сам каждый вечер копировал все материалы на внешний жесткий диск. Но как скопировать электронные письма, «емели», я не знал. Собирался спросить у понимающих людей. Да так и не собрался, а компьютер мой раз – и перестал со мной разговаривать. Все спаслось, кроме «емель». Сохранились только те «емели», которые были выведены из компьютера, те, которые я распечатал и по старинке просто положил в папку. Вот что у меня осталось:
1998 год – 10 писем и записок; 1999 год – 17 писем и записок; 2000 год – 23 письма и записки; 2011 год – 23 письма и записки; 2012 год – 36 писем и записок; 2013 год – 5 писем и записок.
Безумно жаль пропавших писем. Особенно одного, прощального, написанного за несколько дней до смерти. «Благодарю за дружбу, – писал Саша. – За дружбу не благодарят, но мне все равно хочется это сделать». Это слова, которые я запомнил.
1
Я познакомился с Сашей много лет назад, в январе 1968 года. Он работал тогда редактором отдела прозы ленинградского журнала «Нева». Правда, в те времена человек нашего круга не сказал бы: «Я работаю в журнале», скорее – «Я в журнале служу». Своего рода disclaimer[2], мол, я на службе, я тут не хозяин. Но одновременно, может быть, чуть сдвинутый на второй план, присутствовал и другой оттенок слова «служить». Служение тому, чем вы дорожите, – литературе, культуре. Слово двоилось, утрачивало свою смысловую (оценочную) определенность и звучало одновременно и пафосно, и иронически. Как у Крылова и Окуджавы:
«‹…›Да чем же ты, Жужу, в случáй попал,
Бессилен бывши так и мал,
Меж тем, как я из кожи рвусь напрасно?
Чем служишь ты?» – «Чем служишь! Вот прекрасно!»
С насмешкой отвечал Жужу:
«На задних лапках я хожу».
Музыкант играл на скрипке – я в глаза ему глядел.
Я не то чтоб любопытствовал – я по небу летел.
Я не то чтобы от скуки – я надеялся понять,
как умеют эти руки эти звуки извлекать
из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил,
из какой-то там фантазии, которой он служил?
Разумеется, всегда можно было найти заповедные места, вроде котельной или дворницкой, где почти не требовалось умения «ходить на задних лапках». Но в газете или журнале, в школе или на телевидении возможность служить, а не прислуживаться возникала только у того, кто хотя бы немного умел симулировать такое хождение.
Саше это удавалось. Причем по самому высокому классу. Если вспомнить этих монстров вроде лауреата Сталинской премии, главного редактора журнала «Нева» Александра Федоровича Попова или тонкогубого иезуита, у которого на лице была написана постоянная готовность выводить на чистую воду и разоблачать, то ли заместителя главного редактора, то ли ответственного секретаря. Если вспомнить этих монстров, то самоочевидно, что то была особая порода: «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей».
Во второй половине 1960-х – начале 1970-х годов еврей-интеллигент, попытавшийся прикинуться гвоздем, выглядел бы неумным лицемером. Подхалим-профессионал, который открыто и с песней мог ходить на задних лапках, тоже недорого стоил, хотя бы потому, что таких были сотни. А вот человек, который, обнаружив на своем рабочем столе пухлый роман, где требовалось исправить чуть ли не каждое предложение, артачится, отбивается, но в конце концов превращает эти графоманские писания в удобочитаемые тексты, такой человек, несомненно, имел ценность в глазах начальства. Этот «полезный еврей» совсем не обязательно должен был быть евреем по национальности. «Еврей» – это был, условно говоря, социальный статус.
В новые времена, когда чуть ли не каждый литератор с готовностью раскрывал любому случайному собеседнику секреты своего «диссидентского прошлого»[3], появились и энтузиасты с целыми букетами историй о том, как лично они пострадали из-за бессовестных коллаборационистов – беспринципных людей, работавших в советских редакциях, на советских студиях, в советских университетах, как будто существовали другие университеты, редакции, студии – не советские. (Замечу в скобках, что активнее всего разоблачали тех, кому случалось в советское время в чем-то помочь нынешним разоблачителям. Как известно, никакое доброе дело не может остаться безнаказанным.) Некоторые энтузиасты поспешили предложить нам свои версии прошлого. Например, беллетрист Михаил Веллер сочинил несколько текстов, полных «разоблачительного пафоса» и гнусных намеков. О том, какой Самуил Лурье лицемер, завистник и интриган.
Другие энтузиасты без затей пользовались телефоном: «…И друзей совсем не стало, а враги почему-то не переводятся, то и дело звонят: ну, жид, как поживаешь, что, жид, все еще жив? Аллитерация, вероятно, возбуждает – и безнаказанное “ты”» (письмо Самуила Лурье автору от 2 декабря 1998 года).
Конечно, аллитерации, что же еще их могло возбудить?
2
Почему-то я думал, что Борис и Саша – давние знакомые. Но оказалось, не такие уж давние. В письме Бориса Стругацкого брату Аркадию от 7 июля 1967 года Борис сообщает: «Познакомился с редактором отдела прозы – милейшим парнем Соломоном (Сашей) Лурье».
В конце июня повесть Стругацких «Сказка о Тройке» была отвергнута «Детгизом», который не раз просил их написать продолжение «Понедельника…», но, получив и прочитав это продолжение, публиковать его отказался. Стругацкие тогда отнесли «Сказку…» в «Молодую гвардию», в издательство, с которым у них были давние отношения. Но и «Молодая гвардия» не решилась взяться за «Сказку о Тройке».
«Очень хорошо помню, – рассказывает Борис Стругацкий, – как, обескураженные и злые, мы говорили друг другу: “Ах, вы не хотите сатиры? Вам более не нужны Салтыковы-Щедрины? Современные проблемы вас более не волнуют? Очень хорошо! Вы получите бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях мальчика-е…чика, комсомольца XXII века…” ‹…› Забавно и немножко стыдно сейчас это вспоминать. Но тогда, летом и осенью 1967-го, когда все, самые дружественные нам, редакции одна за другой отказались и от “Сказки” и от “Гадких лебедей”, мы не видели в происходящем ничего забавного»[4].
Двадцать восьмого июля Борис принес в «Неву» заявку на роман «Обитаемый остров». Первого августа был подписан договор. «Мы взялись за “Обитаемый остров”, без энтузиазма, но
