Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
Элиот писал Р. Олдингтону: «Эти новые и вместе с тем старые отношения требуют огромного такта и умения без конца приспосабливаться <…> К тому же моя жена тоже здесь, ради них, вопреки прямым указаниям специалиста <…> Так что у меня не будет ни малейшей передышки, пока она не уедет»[344].
К 21-му Вивьен настолько устала, что послушалась врача и уехала в Бошем.
В конце июня Элиот побывал на балете «Весна священная» Стравинского и на концертном исполнении «Весны священной». Сам Стравинский присутствовал на концерте. В статье для «Dial» Элиот писал: «Музыка мне показалась особенно замечательной»[345].
Зрители бурно аплодировали, но были в толпе и такие, кто громко насмехался над ритуальными танцами, разыгрывавшимися на сцене; позже в одной из статей Элиот отмечал, что кое-кого ему пришлось успокаивать кончиком зонта. Для него самого эта реконструкция языческих ритуалов плодородия оказалась в резонансе c «Улиссом», идеями «Золотой ветви» Фрэзера и «От ритуала к рыцарскому роману» мисс Уэстон.
«Старая миссис Элиот» очень интересовалась историей и культурой. Для своих 77 лет она была чрезвычайно энергична. Том со своими американскими гостями побывал в Стратфорде-на-Эйвоне, родине Шекспира, съездил в живописный город Уорик (Warwick), осмотрел замок Кенилворт, воспетый Вальтером Скоттом. Посетили и окрестности Бошема, заехали и к Хатчинсонам, но традиционный летний коттедж без электричества и с туалетом во дворе показался Шарлотте Элиот «кошмаром».
Ее привлекла идея посетить Гарсингтон, это «гнездо английской аристократии». Том смог договориться о визите. Гарсингтон и леди Оттолайн Шарлотте понравились – она оставила об этом запись в своем дневнике. Взгляд Генри Элиота оказался куда более скептическим: «Там есть изящная галерея картин Пикассо, Иззассо, Джинджерпоп Пфиз, Фуникули-Фуникула и всех остальных из нашей маленькой группы интеллигенции; а также изысканная коллекция триптихов, икон и побитых молью темных флорентийских примитивов, ибо леди Оттолайн не потерпит в своей коллекции ничего, кроме свежеиспеченного или, наоборот, окаменевшего от древности. <…> Чтобы оценить многообразие интересов нашей очаровательной хозяйки, надо видеть, как она взбивает сливки, делает сыры на маслодельне или забивает овцу…»
Том, чувствуя ответственность за все, был в постоянном нервном напряжении. Параллельно ему пришлось вести важные переговоры. В 1920 году закрылся модернистский журнал «Art and Letters», который после войны стремительно терял подписчиков. Сразу стал обсуждаться вопрос, стоит ли его возобновить, изменив редакционную политику, или начать новое издание.
Летом 1921-го планы создания нового журнала стали принимать конкретную форму. Репутация Элиота как журналиста и критика была уже достаточно высока, его рассматривали как возможного главного редактора. Нашелся и спонсор – Мэри Лилиан, леди Ротермир (1874–1937), жена владельца «Daily Mail», обладавшая самостоятельными средствами. Ее муж, Харольд Хармсворт, 1-й виконт Ротермир (1868–1940), относился к «новой аристократии», он получил титул за «услуги государству» в качестве основателя газетной «империи».
К июлю переговоры вошли в активную фазу. Леди Ротермир встречалась с Тэйером в Нью-Йорке и Элиотом в Лондоне. Так как спонсором выступала она, ей принадлежало право выбора, будет ли журнал связанным с «Dial», возобновлением «Art and Letters» или чем-то новым. Для Элиота важным было сохранение хороших отношений со всеми участниками переговоров (у Тэйера в «Dial» он вел рубрику «Письмо из Лондона»). Пришлось вызвать Вивьен из Бошема. Ее помощь (печатание писем, поиск формулировок) была «бесценна».
Леди Ротермир не спешила с ответом. Вивьен считала, что из проекта ничего не выйдет, и «изможденной» уехала обратно. Она «постепенно сходила с ума». Она даже писала Тэйеру, напоминая ему, что когда-то он предлагал ей «утопиться вместе». А теперь, писала она, я «готова в любой момент». Одновременно планировалось, что они с Томом осенью поедут в Париж.
Американские Элиоты отбыли 20 августа. Вивьен, приехавшая их провожать, волновалась и переживала, что ведет себя «не как леди». Она-то (так она считала) старалась всегда быть предельно естественной. Это выглядело противоположностью бостонской сдержанности Элиотов. Генри подарил брату новую пишущую машинку, а Вивьен – букет роз.
Ситуэллам «американцы» запомнились вежливыми, воспитанными, почти деревянными. Еще один штрих – все они были одеты в черное.
А вот каковы были впечатления «американцев».
Шарлотта: «Я думаю, бедному мальчику недостает привязанности, которая ничего не требует от него, но жаждет ему помочь. Вивьен любит Тома, а он ее, но я думаю, что он ее боится».
Генри: «В своих письмах Вивьен твердит о своих мигренях и недомоганиях… Однако я не думаю, что она должным образом заботится о себе. Я видел, как она в полночь пила кофе. У меня такое чувство, что подсознательно (или бессознательно) ей нравится роль инвалида….»[346]
14
Родственники уехали, Том и Вивьен вернулись на Кларенс-гейт-гарденс. Том теперь тоже чувствовал себя «полностью опустошенным», но леди Ротермир наконец собралась с мыслями. Она подписала контракт, согласно которому Элиот становился ответственным редактором журнала, и гарантировала 600 фунтов в год на покрытие расходов по изданию. Не менее 100 должно было выплачиваться Тому. К его компетенции «принадлежал полный контроль за литературным содержанием»[347].
Это было победой. Но угроза нервного срыва оставалась вполне реальной.
К тому времени с Элиотом очень сблизился Ричард Олдингтон. По его словам, Том был «единственным другом, который у меня появился» (после возвращения с фронта) и ценил в Элиоте именно те качества, за которые его часто критиковали другие: «серьезность, хладнокровие, цивилизованность»[348]. Чувствуя угрозу кризиса, Олдингтон звал Элиота погостить в деревушке, где сам снимал дом.
Он также одолжил Элиоту только что вышедшую книгу Жана Эпштейна, режиссера и теоретика кино, «Поэзия современности – новый этап развития сознания»[349]. В своей поэзии Элиот стремился к оригинальному синтезу всевозможных влияний, а не к оригинальности каждой отдельной строчки. У Эпштейна его привлекли размышления о «невротичности» современной поэзии и идея о связи «быстрой последовательности эпизодов» с монтажом в кино. Книгу он читал в поезде и во время перерыва на ланч в банке, Олдингтону писал о своей «усталости и депрессии» и говорил о себе как о «неврастенике». Но болезненные состояния у него парадоксальным образом сочетались с наиболее интенсивной поэтической работой.
В сентябре Вивьен записала Тома на прием к специалисту по неврозам. Она сама сопровождала его при этом визите. Врач рекомендовал полную смену обстановки. Банк дал Элиоту трехмесячный отпуск. Он также советовал ограничиться развлекательным чтением «не более двух часов в день», но это исполнить было трудно.
Плана, как отдохнуть, не было, приходилось импровизировать. Два дня Том гостил у Вулфов в их
