Моя Америка - Шерман Адамс
Я поселился в отеле «Вернон». За 12 долларов в неделю мне дали комнату в подвале, в которой воняло от канализационных и газовых труб, проходивших под полом. В комнате имелись растрескавшийся стол, два кривоногих стула и электрическая лампочка, свисавшая с потолка. Пол был покрыт грязным пробковым половиком, скрывавшим некоторые из крысиных нор. У одной стены стоял свежевыкрашенный холодильник с тараканьими яйцами, у другой — двухконфорочная газовая плита, и тоже с тараканами.
В первую ночь мне не удалось поспать, так как крысы, бегавшие по стенам, до смерти напугали меня. На следующий день я выпил вечером немного холодного чая и поджарил сосиски. Чад от жареного мяса вызвал у крыс массовый интерес — они высыпали из своих нор и зло уставились на меня. Как только я погасил свет, то почувствовал, как по моим ногам поползли тараканы. Я вскочил и зажег свет: грязное постельное белье выглядело так, будто кто-то высыпал на него пакет из-под кукурузных хлопьев, наполненный тараканами.
Позже ночью я проснулся от писка крысы, застрявшей под холодильником. Пришлось убить ее ударом ботинка. Разойдясь, я убил еще одну крысу, которая бежала по полу.
Утром я зажарил два яйца, а потом вынес крысиные трупы и положил их поверх мусорного бачка на всеобщее обозрение. Я надеялся, что их увидят белые хозяева моего отеля, в котором пол скрипел, лестницы горбатились, лестничное освещение никогда не работало.
Чикаго — это беда зимой и ад летом. Зимой из Канады поступает леденящий, подобный острым иглам холод, и город покрывается сугробами. Летом врывается горячий влажный воздух с юга и проносится над городом, как дыхание умирающего льва.
В жару невозможно было спать в наших бедных кислородом камерах пыток, и мы сидели на улице и глазели на парк имени Вашингтона. Я любил этот парк, купался там в большом бассейне вместе с шумливыми черными детишками, каждое воскресенье пробегал несколько кругов по мягким дорожкам для верховой езды. Иногда я даже зарабатывал несколько центов на том, что бегал за мячами от гольфа, которые черные снобы выбивали в сторону от площадки.
А когда заходило солнце, в парке Вашингтона начиналась совсем иная деятельность. Разные шайки дрались друг с другом или грабили людей, осмелившихся прогуливаться на свежем воздухе или пересекать парк. И все же, несмотря на риск подвергнуться нападению, приятней было спать в парке, нежели крутиться среди тараканов в подвале отеля.
Много ночей сидел я и смотрел, как к вокзалу «Дорчестер» подкатывали желтые вагончики, набитые чернокожими рабочими с Юга. Позднее я видел ту же картину на вокзалах в Париже, Западном Берлине и Стокгольме с той лишь разницей, что рабочие, выходившие в Чикаго, были черными американскими гражданами, в то время, как на вокзалы Европы прибывали иностранные рабочие — белые бедняки из Греции, Турции и Португалии.
На углу 39-й улицы возник «Доупвилл» — город наркоманов. Ими переполнен весь этот район, а в номерах отеля «Марокко» сбывается больше наркотиков, чем продавалось до революции в Шанхае.
Здесь мне довелось наблюдать сценку, которую вряд ли смогу забыть. Я зашел в забегаловку, чтобы набить чем-нибудь желудок. За баром сидела красивая, шоколадного цвета девушка и пыталась поднять чашку с кофе ко рту. Она была накачана героином и полностью отключилась от действительности. Сигарета, которую она держала в руке, прогорела до пальцев, но девушка была настолько невменяема, что не замечала этого. Вокруг нее сидели другие черные наркоманы, клевали носами и грезили о лучшем завтрашнем дне.
Я не мог отвести глаз от шоколадной красавицы. Внезапно почувствовал отвратительный запах поджаренного человеческого мяса и смог представить себе, как пахло в немецких концентрационных лагерях. Сигарета прожгла на руке глубокую рану. Только тогда девушка вскочила и с криком «Я горю, горю!» выбежала на улицу.
Саутстейт-стрит в черном гетто Чикаго — одна из наиболее жестоких улиц мира. Именно на этой улице насмерть замерз великий исполнитель блюзов слепой Джефферсон потому, что у него не на что было снять койку на ночь. Здесь масса джаз-клубов, куда приходят толпы белых из внешнего мира, чтобы посмотреть, как танцуют черные. Здесь пьяный чернокожий вытащил нож и отрезал голову сидевшей рядом с ним в баре женщине, а затем спокойно вышел на улицу с окровавленным «трофеем» в руке. Он прошел пять кварталов, прежде чем полиция схватила его.
К самым отвратительным типам в гетто относятся черные полицейские. В Чикаго, как и во всех остальных колониальных гетто в белых Соединенных Штатах, был свой полицейский — убийца негров. Его называли Пит Два Нагана, потому что за брючный ремень у него всегда были засунуты две сорокопятимиллиметровки. Он был черным и специализировался на игре в кости. Игра шла на многих улицах все субботние ночи напролет, и черные полицейские, медленно проезжая на патрульных машинах, протягивали руку в боковое окно автомобиля и подхватывали очередной сверток с денежными купюрами. Я видел собственными глазами, как полицейские трижды в течение одного часа брали мзду с одного и того же игорного дома.
Поскольку мне нечем было платить за квартиру, пришлось переселиться к знакомому боксеру-полутяжеловесу Джесси Ундервуду. Я был на мели — без денег на кусок хлеба и без работы. Но при трехразовом питании и большом объеме тренировочных занятий я не побоялся бы пролезть между канатами и встретить на ринге любого забияку.
Семидесятилетний менеджер Айк Бернстайн был старой лисой в сфере бокса. Это ему предстояло решить, стою ли я денег на пропитание и смогу ли избавиться от необходимости спать на полу в квартире Джесси. Мы договорились о встрече, и я сел па поезд метро, шедший к очаровательному золотому порогу, где жили белые богачи. Я привык к разнице между белыми и черными районами, но тем не менее был совершенно ошеломлен бьющей в глаза роскошью домов, ухоженными садами вдоль сверкающих чистотой улиц. И ни одного черного лица, за исключением швейцаров и нянь.
Здесь жили миллионеры. Те, кто контролировал производство стали, продуктов питания и транспорт во всех Соединенных Штатах. Впрочем, не только и США. Цена на зерно в Индии определялась тоже в Чикаго. Дворцы миллионеров охранялись улыбающимися охранниками в форме, которая легко заткнула бы за пояс любую генеральскую. Нужда этим людям встречалась — да и то изредка — лишь на экране цветного телевизора.
Айк Бернстайн был одним из этих могущественных
