Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Васнецов выступил тогда, когда в литературе и в искусстве нашем господствовало так называемое обличительное направление, изображающее дурные стороны русской жизни, порочных или несчастных русских людей. Изображение или осмеяние горя людского признавалось самым действительным средством исправления общества. То было крайне одностороннее направление.
Так называемые положительные типы, взятые из действительности жизни и даже из фантазии художника, более подвигают к совершенствованию, как предметы для подражания, чем изображения низких сторон жизни. Васнецов восполнил эту односторонность в нашей живописи: он от начала до конца своей деятельности создавал образы красоты русской жизни: сюжеты его картин — сказочные царевичи, царевны, былинные богатыри, наконец, целая галерея бесподобных образов русской святости. Васнецов и его продолжатель Нестеров были первыми художественными изображателями Святой Руси. И можно быть уверенным, что вместе со старинными русскими иконописцами, вместе с великими итальянскими живописцами Ренессанса, картины Васнецова и Нестерова останутся навсегда предметами любованья, и слава этих двух русских религиозных живописцев «пройдет веков завистливую даль»[161].
Из дневника (I)
Ницца,
у княжны Елены Кантакузен[162],
где я живу.
5 июня 1927 года
Вчера завтракали с К.Н. Гирсом[163] у А.И. Наумова[164]. Он только что ездил на три недели в Лондон и Париж. Рассказывал про церковную распрю. Великий князь Николай Николаевич настаивает, чтобы [митрополит] Евлогий помирился с карловцами. Евлогий говорит, что лично он согласен пойти на всякие уступки, но карловцы предъявляют такие требования, на который никогда не согласится «паства» Евлогия, поэтому распря эта — на долгое время.
Так же смотрит на вопрос главный руководитель Евлогия граф Коковцев. Коковцев видит единственный выход возможный в смерти [митрополита] Антония, или если Антоний сойдет со сцены, так как он «тухнет». Какая близорукость! Будто всё дело в личности Антония: Антоний, как и Евлогий, могут «потухнуть», но начало соборности не может потухнуть. Они боятся осени, когда карловцы готовятся собрать собор и предать анафеме Евлогия и всех иже с ним. Тогда уже будет настоящий раскол! В Лондоне в одной и той же церкви поочередно, по неделям, то служит евлогианец о. Бер, то соборянин епископ Серафим[165].
В политике в Париже оживление по случаю разрыва с Англией: надеются на ускорение падения большевиков, ждут как крайнего срока ноября. Особенно оптимистичен Врангель. Великий князь — сдерживающий и даже давящий на Врангеля элемент.
Maison Russe, à Menton[166]
вторник, 21 июня 1927 года
Я переехал сюда окончательно в воскресение 12 июня. Мне отвели просторную комнату в одно окно в суссоле, с голыми выбеленными стенами, с бетонным полом, со сводчатым потолком, с простою, бедною мебелью, с плохою кроватью и полугнилым диваном, с двумя примитивными шкапами и комодом, двумя маленькими столиками, тремя старыми стульями, вешалкой и зеркалом. Комната просторная — мог разложить всю свою рухлядь и книги. Комната прохладная, тихая, в стороне, и я очень доволен.
В старости больше всего любишь спокойствие, независимость и тихую, мыслящую лень. В этом же доме живет преданный мне друг, вечно меня балующий своими заботами — графиня Ольга Кирилловна Милорадович. Я у ней столуюсь и очень доволен своим здешним отдыхом от суеты. Этот дом — богадельня — полон знакомыми стариками и старухами, петербургскими обломками прежнего богатого барства, ныне оборванными и смирившиеся, как и я. Назову: М.С. Толстой-Милославский с женой, заведующий М. Ак. Суковкин с семьей, генерал Лайминг с женой, мать и дочь Сперанские, генерал Рыдзевский с дочерью, шталмейстер Пентееев с женой, М-me Штюрмер, вдова премьера, князь П.П. Вяземский, Н.С. Мальцев, А. Евг. Звегинцева, госпожа Колтовская, la doyenne [староста] дома, Ек. Алекс. Ермолова, бывшая графиня Мордвинова, с мужем и дочерью, М-me Витали, сестра Извольских, молодая Волконская-Столыпина (хромая)[167].
Князь Павел Дм. Долгоруков[168]
Бессудный расстрел в Москве двадцати заложников в отмщение за убийство полпреда и убийцы Царской Семьи Войкова произвел потрясающее впечатление во всем цивилизованном мире. Событие это произвело явный перелом в отношениях западного мира к большевизму. Казнь двадцати невинных жертв разорвала завесу перед взором культурного человечества и открыла перед Европою самую сущность большевизма, как дикого варварства, попиравшего все нравственные устои, на которых в течение целых тысячелетий строилась жизнь культурного человечества.
Почему такая перемена воззрений совпала с казнью именно этих двадцати? Ведь с 1918 года (даже по официальным, большевицким, данным) свыше полутора миллионов было убито большевиками таких же безвинных жертв? А Европа всё не прозревала и оставалась к зверствам тех предшествующих 9-ти лет равнодушною.
Психологическая разгадка такого явления — в эгоизме чувствований, присущих человечеству. До самого последнего времени Европа смотрела на большевизм, как на болезнь специфически русскую. А когда нам рассказывают, что казнят, мучают целыми семьями, топят в реках каких-нибудь китайцев, мы говорим себе: да, конечно, это жестоко, но ведь китайцы — особая раса, они, вероятно, привыкли к такому обращению. Но вдруг нам, европейцам, почудится, что желтая опасность близка и что скоро китайцы будут с нами самими поступать так же. Какой ужас охватит тогда всех европейцев, какие вопли подымутся против китайского варварства, какие призывы послышатся для образования единого противокитайского фронта!
То же случилось и с большевизмом. Европа только теперь почувствовала, что большевизм есть болезнь общечеловеческая, что она поражает не только особую породу людей, так называемых русских варваров, но может стать бичом и для остального человечества. И вот уже вместе с испугом за себя и к нам русским появляется сострадание и возмущение злодействам большевиков.
Но кроме этой общей причины, коренящейся в эгоизме людей, представляются еще и другие объяснения, ближайшие, частные, почему убийство именно этих двадцати произвело такое впечатление на Европу. Испуганное, обезумевшее, потерявшее всякое самообладание московское правительство произвело это дикое, бессмысленное убийство заложников намеренно, напоказ всему миру, с целью устрашения всего человечества, а не только уже и прежде достаточно устрашенных своих собственных подданных.
Большевики в первый раз, в правительственном сообщении намеренно оповестили всему миру, что они убили, и будут убивать невинных в ответ на начатую англичанами борьбу с ними. Этого открытого, наглого, незамаскированного вандализма не выдержала совесть цивилизованного мира. Даже камни возопияли.
Третья, еще более частная причина общего возмущения кроется и в самом имени того лица, памяти которого я хочу посвятить эти строки, того имени, которое большевики опять-таки намеренно сами вставили первым из списка двадцати
