Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя

В узелке — ломоть хлеба, несколько вареных картофелин, три огурца.

— Передай Яну Большому, — быстро заговорил Ян Маленький, — Вшистко в пожондку… все в порядке: они знают только про автомат. Я соврал, что купил автомат у проезжего солдата для охоты, ходил с ним в поле за Сердечкино полевать… охотиться на зайцев, а потом побоялся идти в Сещу с автоматом и бросил его с пустым рожком в реку. Гестаповцы водили меня на Усу, шарили по дну вожжами, но автомат, конечно, так и не вынули. Говорят, там глубокая яма. Тут они предъявили мне новое обвинение: в моих вещах при обыске нашли нашу казну — четыреста марок. Я сказал тогда, что продал автомат незнакомому унтеру-мотоциклисту, проезжавшему через Сердечкино. Не думаю, чтобы они расстреляли меня за это, дадут месяцев шесть… Буду проситься «добровольно» на фронт, а там… сама знаешь…

— Ян! Убеги! Ради бога, ради твоей матки боски умоляю!…

— Не плачь, кохана! Ты знаешь, почему я не могу бежать.

— Все равно беги!

— Как ты себя чувствуешь? К тебе они не пристают?

— Но почему они тебя так бьют? — всхлипнув, спросила Люся, притрагиваясь к большому лилово-черному синяку под глазом Яна. — Поседел-то как! Ведь тебе всего двадцать лет!

— Что ты, Люся, гестапо не знаешь? — Ян поспешно разжал руки, охватившие толстые железные прутья, чтобы спрятать изуродованные пальцы. — И не двадцать, а двадцать два… Обычные процедуры… С благородной сединой, так я даже интересней. Ты не должна волноваться, кохана! Береги себя! Иди домой скорей! Сейчас будет смена караула. Иди, единственная моя!

Снова вцепившись в прутья, Ян неотрывно смотрел Люсе вслед. Да, единственная любовь, первая и последняя…

Люся медленно, неуклюже отошла от окна, не отрывая мокрых глаз от Яна, ползком перебралась под колючей проволокой, натянутой вокруг тюрьмы. Паша, улыбаясь, посылала часовому воздушные поцелуи. К тюрьме неслышно подкатил закрытый автофургон с забранным решеткой оконцем.

Тяжело вздохнув, утирая слезы, Люся крепко пожала Паше руку повыше локтя:

— Спасибо, Паша! Идем, нас Аня ждет.

У Ани девушки застали Яна Большого. Выслушав Люсю, капрал сказал с тяжелым вздохом:

— Эх, д'Артаньян, д'Артаньян! Ну что ж, вариант защиты правильный. Важно не навести гестапо на след организации. Особенно сейчас, в эти решающие дни. Аэродром трясет лихорадка. «Мессеры» делают по шесть-семь боевых вылетов в день. Над фронтом от зари до зари идут воздушные бои, в них участвуют тысячи самолетов. Гитлер объявил орловский плацдарм «бастионом немецкой обороны на востоке», а смоленский — «воротами на Восток». Ну, а что слышно по московскому радио? Наши наступают?

— Еще как! — ответила Аня. Она рассказала Яну, что в Москве прогремели первые за всю войну артиллерийские салюты в честь освобождения Орла и Белгорода.

Люся тихо плакала.

Ян Большой передал Ане план действий немецкой авиации на фронте, тайно скопированный Робличкой в штабе, и просил, чтобы его группу скорее снабдили минами.

— Надо отвлечь внимание Вернера от Янека! — сказал он.

Дверь открылась. Вошла мать Ани, Евдокия Федотьевна. Она взглянула на плачущую Люсю, на расстроенные лица Яна Большого и девушек, но ничего не сказала.

— Ну, добре, девчата, я пошел на работу! — сказал, вставая, Ян Большой.

Он многозначительно шлепнул по глубоким карманам немецких шаровар, где лежали мины-магнитки. Обеденный перерыв кончился.

По дороге на аэродром Ян зашел за товарищами в казарму. Тесные трехэтажные нары, пестро-клетчатые простыни и наволочки, одеяла с клеймом люфтваффе. Большой выскобленный стол, за которым умещался целый взвод. Невесело ожидали Яна Большого Вацлав и Стефан. Все трое, уходя, молча взглянули на место на нарах, где прежде спал Ян Маленький, — каптенармус уже забрал матрац с подушкой и постельное белье…

Втроем вышли на запруженную автомашинами и фурманками улицу. Непригляден вид военного городка — всюду развалины и глубокие воронки, груды кирпича и щебня, битое стекло и скрюченные балки. Уцелевшие трехэтажные казармы и офицерские дома иссечены, изуродованы косым градом осколков, окна забиты фанерой, заткнуты соломой и тряпьем,

— Ну вот! — удовлетворенно произнес Ян Большой, — Похоже на Варшаву в сентябре, а?

— Не забывай, что это еще не Кенигсберг, не Берлин, — трезво заметил Стефан.

— Да-а! — протянул Вацлав. — До черта, прости господи, надоели эти «алярмы». Если бы не заступничество матки боски, давно бы мы с вами, как говорят немцы, смотрели снизу, как растет русская картошка.

— Не сглазь, Вацек! Может, сегодня ночью нас и отправят к матке боске, — сказал Стефан. — Впрочем, предпочитаю ночевать тут, а не в гестапо.

— Выше голову, мушкетеры! — сказал Ян Большой, обнимая за плечи Стефана и Вацека. — На фронте тоже несладко, а мы — солдаты, солдаты невидимого фронта!

Близ аэродрома к Яну Большому подошел Венделин Робличка. Он бы мог передать эти сведения Ане, но чеху хотелось ободрить польских друзей.

Бросив быстрый взгляд вокруг, чех доложил, угощая сигаретой:

— Ночью «по неустановленным причинам» не вернулось на аэродром пять самолетов. Два «Хейнкеля-111» взорвались, не долетев до линии фронта!

— И у каждого было по тридцать две пятидесятикилограммовые бомбы? — отозвался Ян Большой, кладя за оба уха по сигарете. — У каждого — опытный экипаж. Подытожь, казначей, убытки. Как говорится, на войне без жертв не бывает!… Добже! Это им за Маньковского.

…Да, на войне без жертв не бывает. Стой и другой стороны. И нередко случается, что смерть, подобно молнии, ударяет в самом неожиданном месте.

Второго августа случилось несчастье, которого никто не ждал. Средь бела дня в Сеще раздался взрыв. Не на аэродроме, не на железной дороге, а у дома Сенчилиных в Первомайском переулке.

За несколько минут до взрыва соседи Сенчилиных видели, что у их дома стайка детей-малолеток играла с какой-то блестящей черной коробкой. Когда после взрыва сбежалась толпа, то люди увидели, что брат Люси Сенчилиной — Эдик лежит без сознания, весь в крови, а сестренка Люси — Эмма, тоже вся окровавленная и оглушенная, уползает куда-то прочь. Соседи порасхватали своих детишек, которые были легко ранены взрывом. К месту происшествия уже бежали немцы и полицейские, мчались дежурные фельджандармы на мотоциклах. Они нашли на улице магнитную мину — взорвался, к счастью, лишь вынутый запал.

К дому Сенчилиных прибежала и тетя Варя, сестра Люськиной мамы. Дом уже был окружен немцами. Шел обыск. И тут тетя Варя вспомнила, что у Сенчилиных спрятаны мины-магнитки. Надо было спасать Сенчилиных…